Роберт Маккаммон - Зов ночной птицы

— Я буду рад, когда свершится правосудие, сэр.

— Что ж, этого осталось ждать недолго. Завтра я вынесу вердикт.

— Однако, — сказал Мэтью, — вы обычно тратите на изучение протоколов не менее двух дней.

— Это что, непреложное правило? Мне вообще не обязательно читать эти записи, если на то пошло.

— И для вас совсем ничего не значит мое мнение — мое убеждение, — что Рейчел Ховарт не является ни убийцей, ни ведьмой?

— Показания свидетелей, Мэтью. — Вудворд похлопал по стопке бумаг. — Доказательства налицо. Ты сам их слышал, и ты их записывал. А вон там на комоде лежат ведьмовские куклы. Теперь скажи, чем ты можешь все это опровергнуть?

Мэтью промолчал.

— Ничем, — сказал Вудворд. — У тебя есть лишь мнение, ни на чем не основанное.

— Но вы же согласны, что некоторые показания не очень убедительны?

— Я считаю свидетелей заслуживающими доверия. А ты можешь как-то объяснить наличие совпадений в их историях?

— Не могу.

Вудворд сглотнул и поморщился от боли. Но приходилось говорить, пока голос не сел окончательно.

— Ты знаешь не хуже меня, что только так можно помочь этому городу. Мне это не доставит удовольствия. Но такова необходимость.

— Вы позволите задать еще несколько вопросов свидетелям, сэр? Я уверен, что Вайолет Адамс…

— Нет, — прозвучал решительный ответ. — Оставь девочку в покое. И я хочу, чтобы ты впредь, начиная с этой минуты, держался подальше от тюрьмы.

Мэтью глубоко вздохнул.

— Полагаю, я вправе ходить, куда мне вздумается, сэр, — сказал он и заметил, как гневно сверкнули глаза Вудворда даже при его болезненном состоянии. — Если причиной ваших ограничений стал рассказ Исхода Иерусалима, должен вам сообщить, что сам этот пастырь имеет грязные планы насчет миссис Ховарт. Он убеждал ее сознаться в преступлениях и воззвать к вашему милосердию, обещая выступить поручителем за ее вновь обретенную христианскую душу. И все это с целью сделать ее своей походной шлюхой.

Вудворд начал говорить, но его голос сорвался, так что пришлось подождать, когда он восстановится.

— Да мне плевать на этого Иерусалима! Ясно же, что он гнусный обманщик. Это я понял сразу, как только его увидел. Я о твоей душе беспокоюсь.

— Моя душа не нуждается в чьей-либо защите, — ответил Мэтью.

— Неужели? — Вудворд уставился в потолок, собираясь с мыслями.

— Мэтью, — сказал он, — я за тебя боюсь. Эта женщина… может тебе навредить, стоит лишь ей захотеть.

— Я способен позаботиться о себе.

Здесь Вудворд не удержался от смеха, несмотря на жестокую боль.

— Знаменитые последние слова, услышанные миллионами отцов от своих сыновей!

— Я не ваш сын, — произнес Мэтью, двигая желваками на скулах. — И вы мне не отец. У нас с вами профессиональные отношения, сэр, и не более того.

Вудворд не ответил, а только закрыл глаза и откинулся на подушку. Его дыхание было медленным и ровным, хотя и сопровождалось хрипами. Потом он открыл глаза и посмотрел прямо на Мэтью.

— Время пришло, — сказал он.

— Что, сэр?

— Время, — повторил Вудворд, — пришло. Пора рассказать тебе то… что, пожалуй, следовало рассказать раньше. Присядь, если хочешь.

Он кивнул в сторону приставленного стула, и Мэтью сел.

— С чего бы начать? — спросил сам себя мировой судья. — Ну да, с самого начала, конечно. Когда-то я был преуспевающим стряпчим и жил в Лондоне с женой, которую звали Анна. У нас был очень уютный дом, а позади него садик с фонтаном. Обучение в Оксфорде не пропало даром.

Он слабо, печально улыбнулся, прежде чем продолжить.

— На третьем году брака у нас появился сын, которого мы назвали Томасом, в честь моего отца.

— Сын? — удивился Мэтью.

— Да. Славный мальчуган. Очень умный и очень… серьезный, я бы так сказал. Он любил, когда я ему читал, и любил слушать мамино пение.

В голове Вудворда зазвучало мелодичное сопрано жены, а перед его мысленным взором возникли разводы теней на обрамляющих фонтан итальянских плитках.

— То были счастливейшие дни в моей жизни, — произнес он, смягчая голос настолько, насколько позволило страждущее горло. — На пятую годовщину свадьбы я подарил Анне серебряную музыкальную шкатулку, а она мне — расшитый золотом камзол. Помню момент, когда я развернул подарок. Я тогда подумал… что никто в этом мире никогда не был так счастлив. Так обласкан судьбой. У меня была любимая семья, собственный дом, имущество, успешная карьера. Я сполна вкусил радостей жизни, я был богат. Во многих смыслах богат.

Мэтью не сказал ничего, но теперь ему стали гораздо понятнее переживания Вудворда из-за драгоценного камзола, оставшегося в руках Шоукомба.

— Через четыре года, — продолжил Вудворд, мучительно сглотнув, — Анна и мои партнеры уговорили меня стать соискателем мантии. Я сдал необходимые экзамены… и начал практиковаться в качестве помощника судьи. А в должный срок мне сообщили, что при ближайшей оказии я получу повышение. — Он с усилием втянул воздух и сипло выдохнул. — Долго ждать не пришлось. Тем же летом нагрянула чума, и сразу открылось много вакансий.

Вудворд умолк, охваченный воспоминаниями, как сонмом шепчущих призраков.

— Чума, — повторил он, глядя в пространство. — Лето закончилось, и с наступлением сырой холодной осени эпидемия прочно обосновалась в городе. Сначала на телах появлялись чумные бубоны, затем были судороги, мучительная агония и смерть. В сентябре мой лучший друг умер у меня на глазах. За две недели этот крепкий, атлетичный мужчина усох и превратился в стенающий скелет. А потом… однажды утром в октябре… я услышал крик служанки в спальне Томаса. Я бросился туда. Уже зная. И заранее страшась того, что увижу.

Его голос сел до слабого шепота, в горле пылал адский огонь, но он считал необходимым продолжить рассказ.

— Томасу было двенадцать лет. Чума не считалась ни с возрастом, ни с положением в обществе, ни с богатством… ни с чем. И она набросилась на Томаса… как будто стремясь вместе с ним уничтожить и его мать, и меня. Все, что могли сделать врачи, это лишь притупить боль опиумом. Но страдания его не прекратились. Отнюдь нет.

Он вновь прервался, чтобы сглотнуть, и почувствовал, как едкая слизь проскальзывает в горло.

— Принести вам чего-нибудь попить? — спросил Мэтью, вставая.

— Нет. Сиди. Я должен высказаться, пока могу говорить.

Он подождал, когда Мэтью вновь усядется.

— Томас боролся, — продолжил он. — Но, конечно… победить он не мог. Его кожа так воспалилась, что ему было больно поворачиваться в постели. Однажды… он так сильно бился в судорогах, что кожа… начала слезать со спины, как кора с гнилого дерева. Повсюду были кровь и гной, и еще запах… этот запах… это зловоние смерти.

— Сэр, — вмешался Мэтью, — вам не стоит…