Роберт Маккаммон - Зов ночной птицы

Вудворд остановил его жестом.

— Позволь мне закончить. Томас прожил десять дней после того, как заразился. Нет, «прожил» — неточное слово. Промучился. Эти дни и ночи слились для нас в один непрерывный кошмар. Его рвало потоками крови. Глаза настолько опухли от слез, что уже не открывались. Он лежал на испачканных простынях, потому что нам никто не помогал, а сами мы не успевали стирать белье. В последний день… судороги стали уже непрерывными. Он так крепко вцепился в железные прутья изголовья, что когда его тело выгибалось и дергалось… вся кровать подпрыгивала вместе с ним… как игрушечный чертик на пружинке. Я помню его лицо в тот предсмертный час. Его лицо…

Вудворд крепко зажмурил глаза, пот блестел на щеках, и Мэтью еле хватало сил смотреть на него — столь ужасным было это зрелище скорби, которую он так долго держал запертой в глубине души.

— О, Боже, его лицо… — прохрипел судья. Его глаза открылись, и Мэтью заметил, что они покраснели при воспоминании об этой пытке. — Чума… сожрала почти все его лицо. Под конец он… был мало похож на человека. Умирая… и корчась в судорогах… он цеплялся за прутья кровати со всей оставшейся в нем силой. Я видел, как его пальцы сжимались… сжимались… и он смотрел на меня.

Вудворд качнул головой, отмечая эту деталь.

— Говорить он не мог, но я видел его вопрос, обращенный ко мне, словно я был Всемогущий Господь. Он спрашивал: «За что?» И на этот вопрос — немыслимый, непостижимый вопрос — ответить я не мог. Минут через десять… он испустил последний стон и наконец нас покинул. А ведь у меня были такие планы насчет него. Такие планы! И я любил его — любил даже сильнее, чем сам это сознавал… Его смерть… и то, как он умер… — продолжил Вудворд, — это не могло не отравить нашу оставшуюся жизнь. Анна всегда была физически хрупкой… а теперь пострадал и ее рассудок. Ее дух омрачился — как и мой. И она начала во всем винить меня. Ей стало невыносимо жить в том доме, все чаще у нее случались приступы ярости. Думаю… она была настолько сломлена… так разгневана на Бога… что ее жизнь постепенно свелась к удовлетворению примитивных инстинктов. — Он сделал паузу, чтобы сглотнуть. — Она пристрастилась к выпивке. Стала появляться в сомнительных заведениях… с недостойными людьми. Я хотел ей помочь, убеждал ее обратиться за поддержкой к церкви, но от этого стало только хуже. Наверно… ей нужно было ненавидеть кого-то на этой земле так же сильно, как она ненавидела Бога. В конце концов, она ушла из дома. Ее видели пьяной в одном злачном районе, а сопровождал ее один тип с очень дурной репутацией. Начала страдать и моя карьера. Пошли слухи, что я тоже прикладываюсь к бутылке — порой это и вправду случалось — и что я беру взятки. А вот этого не было никогда. Просто удобная ложь для моих недоброжелателей. У меня накопились долги, как это обычно бывает, когда жизнь катится под откос. Я распродал почти все, что имел. Дом, сад, фонтан, кровать, на которой умер Томас… все равно их вид был мне только в тягость.

— Но при этом вы сохранили камзол, — заметил Мэтью.

— Да. Потому что… да я и сам не знаю почему. Хотя нет, знаю. Это был единственный предмет из моего прошлого… никак не связанный с тягостными воспоминаниями. Это было… как дыхание вчерашнего дня, когда весь мир еще цвел и благоухал.

— Простите, — сказал Мэтью. — У меня и в мыслях не было…

— Разве ты мог знать? Со временем… мне стали все реже доверять слушания дел. Должен сказать, что большая часть вины лежит на мне самом: я позорил себя, появляясь в зале суда сразу после общения с Братцем Ромом. И тогда я решил… раз уж мои перспективы в Лондоне покрылись мраком, почему бы не стать светочем правосудия в колониях? А перед отъездом… я попытался найти Анну. Мне было известно, что она связалась с компанией женщин своего сословия, которые… утратили мужей во время эпидемии… а нужда и горе превратили их в пьянчужек и торговок собственным телом. К тому времени она была для меня уже совершенно потеряна. Да она потеряла и саму себя.

Он тяжело вздохнул.

— Думаю, этого она и хотела. Забыть себя, а вместе с этим и свое прошлое.

Он смотрел мимо Мэтью куда-то в бесконечную даль.

— Однажды я ее вроде бы заметил. Среди толпы в гавани. Но я не был уверен. И не стал проверять. Просто ушел оттуда. А вскоре сел на корабль… и отбыл в Новый Свет.

Вудворд откинул голову на подушку и вновь закрыл глаза. Сглотнул слизь и попытался откашляться, но безуспешно. Он уже почти полностью лишился голоса, но заставлял себя продолжать, поскольку очень боялся за душу Мэтью и хотел донести до него то, что считал важным.

— Представь себе мое удивление… когда Манхэттен не оказался вымощенным золотом. Я обнаружил… что Новый Свет ничем не отличается от Старого. Те же страсти и те же преступления. Те же грехи и те же мерзавцы. Только здесь… намного больше возможностей грешить… и намного больше простора для этого. Одному Богу известно, что принесет нам следующий век.

— Я говорил об этом с Гудом, — сказал Мэтью, чуть заметно улыбнувшись. — Его жена уверена, что весь мир сгинет в пламени, а по его словам, нас может ожидать «век чудес».

Вудворд раскрыл налитые кровью глаза.

— Чего не знаю, того не знаю… Но воистину будет чудом, если Фаунт-Ройал доживет до начала нового века. Этот городок вымрет полностью, если с Рейчел Ховарт не будет покончено.

Улыбка стерлась с лица Мэтью.

— Значит, забота о будущем этого поселения и есть главная причина, по которой вы приговорите женщину к смерти, сэр?

— Конечно нет. То есть причина не только в этом. Налицо показания свидетелей… колдовские куклы… и ее богопротивные выходки. Не говоря уже об ее влиянии на тебя.

— О чем вы говорите? Не вижу, как мое стремление выяснить правду может быть истолковано…

— Перестань и помолчи, — сказал Вудворд. — Пожалуйста. Чем дольше ты об этом говоришь, тем менее ты убедителен для кого-либо… и для меня тем паче. Смею предположить, что не только Иерусалим имеет виды на эту женщину… хотя мне кажется, скорее она имеет виды на тебя .

Мэтью покачал головой:

— Вы глубоко ошибаетесь.

— Я вел достаточно много дел, чтобы удостовериться, каким ослепляющим может быть пламя соблазна. И как сильно оно обжигает.

Вудворд вновь помассировал горло.

— Мой голос вот-вот сядет совсем, но я должен рассказать тебе одну историю, — прошептал он. — Жил однажды некий купец. Трудолюбивый и предприимчивый малый. Его работа… вынуждала его вставать спозаранку, и потому он всегда рано ложился спать. Но однажды вечером… он бодрствовал дольше обычного… и до него донеслись чудесные звуки, каких он не слышал ранее: то пела ночная птица. Следующим вечером он отошел ко сну еще позже… чтобы дольше слушать это пение. То же самое повторилось и сутки спустя. Его настолько… опьянил голос ночной птицы, что в течение дня он уже не мог думать ни о чем другом. Потом он стал уже все ночи напролет слушать это пение. А при свете солнца работа валилась у него из рук. Вскоре он совсем забросил дела и целиком отдался прекрасному голосу ночной птицы… что самым печальным образом угробило его карьеру, его здоровье… и в конечном счете его жизнь.