Мария Амор - Смертельный вкус Парижа [litres]

– Ты же уверяла, что самое главное для тебя – твое творчество. Какое отношение к нему имеет демонстрация чужого тряпья?

– Это создаст мне имя.

– У тебя уже есть имя, мое имя. Я трепещу, когда представляю, какое имя тебе создаст работа манекеном.

Елена продолжала разглядывать себя в зеркале:

– Не знаю, что ты при этом представляешь. Mannequin mondaine – это светская женщина, продвигающая наряды известных кутюрье. Она просто везде показывается в платьях знаменитых дизайнеров.

Меньше всего я хотел, чтобы профессия моей жены заключалась в том, чтобы «везде показываться».

– Воронцова-Дашкова начинала манекеном у Коко Шанель, Мария Белевская, праправнучка Жуковского, тоже манекен. И княгиня Мария Эристова, бывшая фрейлина, и княгиня Трубецкая, и знаменитая Софья Носович тоже. Даже Натали Палей, внучка Александра Второго! Тею Бобрикову Жанна Ланвен пригласила, а «Итеб» представляет Шаховская.

– Похоже, ты хочешь стать манекеном, чтобы влиться в ряды родовой знати. Не забывай, тебе уже тридцать лет.

Она почему-то разозлилась:

– Не издевайся надо мной. У меня появилась куча возможностей, и многие из них весьма привлекательны. И тридцать еще не конец жизни.

Разумеется, не конец. Но конец нашей совместной жизни, казалось, неотвратим.

Едва мы получили известие об освобождении Дерюжина, Елена тут же заявила, что в Тегеран не вернется.

– Я написала маме, она приедет в Париж поездом через Константинополь.

Разлад между нами был очевидным, и все же я содрогнулся:

– Ты знаешь, что это значит? Я не могу остаться здесь навсегда.

Она имела право стать в Париже хоть второй Коко Шанель, но это было несовместимо с жизнью со мной, потому что моя жизнь была в Тегеране.

– Знаю. Но ничего не могу поделать. Я благодарна тебе, не подумай. Ты действительно спас мою свободу, мою репутацию, может, даже мою жизнь, но меня ты оставил.

Каким-то образом она винила меня даже в том, что Марго едва не убила нас под мостом, хотя, видит бог, последнее, чего я хотел, – чтобы Елена там появилась. Я оказался кругом виноват, а жена осталась благородна, самоотверженна и права. Я пытался объясниться, но горечь и обида в ней никуда не девались, и как при этом сохранить наш брак, я не знал. Но догадывался, в ком дело:

– Понятно. Зато я знаю, кто не оставлял, не предавал и не подводил тебя.

Она презрительно повела бровями:

– Дело вовсе не в ком-то другом, а в тебе, Саша.

Я не верил. Как может женщина уйти от мужчины, которого заслоняла от пули собственным телом? Разве что уйти к тому, кто спас ее и ее мужчину и стал героем.

– Заслоняла, потому что дурочка. Марго правильно сказала, что мужчины всегда женятся на дурочках. Я дурочка.

– Боже, Елена, для этой стервы всякий, готовый рискнуть собой ради другого, был дурак. Я для нее был дурак, потому что защищал тебя, потому что любил и люблю тебя. Мужчины женятся на женщинах, которые их любят. Поэтому никто не женился на красивой, умной и волевой Марго.

– Женщины тоже выходят замуж, чтобы их любили.

Я схватился за голову: откуда бы ни начался разговор, он непременно выруливал на обвинения.

– Я же только что сказал, что люблю тебя и хочу быть только с тобой!

– Но ты хочешь, чтобы я не хотела ничего другого. А я не могу. У тебя есть твоя медицина: Отель-Дьё здесь, богадельня и сиротский приют в Тегеране, твоя практика, твой пациент – шах Ирана. Но я не могу жить только твоими успехами. Мне тоже нужно собственное дело и собственный успех. Ты ожидаешь, что женщина из любви к тебе поступится собой, а сам… чем ты готов жертвовать ради своей любви?

Я не мог торговаться, не мог постоянно напоминать, что готов был отдать собственную жизнь. А что еще сказать, как переубедить ее, я не знал. Ради нее я бы в любой момент снова бросился под пулю, а она ради меня не желала пожертвовать заказом трех шляпок. Я любил ее, но не мог заполнить всю ее жизнь. Ей не хватало того, кто смог бы это сделать, – ребенка. Да, был бы у нас ребенок, все было бы иначе.

В конце концов я стал избегать этих бесплодных выяснений. Я пообещал, что ни в чем не стану ей препятствовать, но мысль о том, что нас ждет, давила могильным камнем. Мы перестали ругаться, замолчали. От этого молчания в доме не осталось воздуха.

В таком вот «счастливом» состоянии духа мы и собрались в монпарнасском заведении праздновать прекращение дела против Дерюжина.

Когда они уселись рядом на лавке, все мои демоны проснулись и приподняли свои ревнивые морды. Но я поклялся, что сегодня не выпущу их на свободу, не позволю им сожрать то последнее, что осталось хорошего вокруг меня. Эта женщина подарила мне семь лет счастья. Дмитрий спас и меня, и, что гораздо важнее, ее. Я был обоим обязан. Они оба заслуживали человеческого расставания.

Елена подперла щеку рукой и, покачиваясь, выводила вместе с Марусей:

– «Эх, загулял, загулял, загулял парнишка молодой, молодой… В красной рубашоночке, хорошенький такой!..»

Я поднял стопку:

– За то, что все это закончилось наконец! За то, что ты свободен, а мы живы!

Елена нежно, задушевно и нараспев сказала:

– Дмитрий, дорогой, спасибо!

Ага, Дмитрий Петрович уже превратился просто в Дмитрия.

Дерюжин поднял графин, разлил водку по рюмкам:

– За то, что Елену Васильевну наконец-то оправдали и оставили в покое.

Мы чокнулись и выпили.

– А все потому, что никто эту… – Дмитрий запнулся, скосил глаза на Елену, договорил: – …ведьму вовремя не заподозрил. А еще говорят: cherchez la femme !

– Я-то ее сразу заподозрила. А что касается Саши – он с самого начала искал мадемуазель Креспен с невиданным упорством. – Елена поднесла рюмку ко рту, но едва пригубила.

Я поставил рюмку на стол так резко, что половина водки выплеснулась:

– Давай хотя бы сегодня без упреков.

Дмитрий поспешно вмешался:

– Я до сих пор ничего не понимаю в этой истории. Следователь меня только допрашивал, а сам так ничего и не объяснил.

– Расскажи ты Дмитрию Петровичу, – предложила Елена, не глядя на меня.

С радостью. Пусть знает, что я, может, серенады не пел и по всему Парижу ее не катал, но сложа руки тоже не сидел.

– С самого начала Марго представлялась самой очевидной виновницей, но ее защищало непробиваемое алиби. Зато подозрение пало на Елену. Это вынудило меня обращать внимание на каждую мелочь. Первыми насторожили два совершенно одинаковых ключа Люпона. Помнишь, в ту ночь ты возил меня на Фобур-Сент-Оноре?

Половой в ярмарочной косоворотке, картузе и смазных сапогах подал стерляжью уху, рябчиков, баранину с гречневой кашей и пельмени. От тарелок плыл головокружительный аромат.

Елена лениво поковыряла рябчика:

– А почему ты не оставил это полиции? Ты подозревал, что я была там?