Андреа Камиллери - Следы на песке

– Нет. А разве вы не старше меня на пять лет, доктор?

– Да, но возраст еще ни о чем не говорит. Попадаются и двадцатилетние старики. В общем, думаю, всем очевидно, что из нас двоих вы в большем маразме.

– Спасибо. Так вы скажете, о каком вскрытии речь?

– О сегодняшнем утреннем трупе.

– Ну нет, доктор! Я все могу себе представить, но чтобы вы так быстро провели вскрытие! Прониклись симпатией к покойнику? Обычно вы тянете по несколько дней…

– А тут у меня выдалась пара свободных часов, и я разделался с ним до обеда. По сравнению с тем, что я говорил утром, есть две небольшие новости. Во-первых, я достал пулю и отправил ее криминалистам, а те, разумеется, проявятся не раньше, чем пройдут очередные выборы президента республики.

– Так не прошло ж еще и трех месяцев, как выбрали нынешнего!

– Вот именно.

Это правда. Комиссар вспомнил, как отправил им железные пруты, которыми забили лошадь, чтобы те сняли отпечатки пальцев, и до сих пор ни ответа, ни привета.

– А вторая новость?

– Я нашел в ране следы ваты.

– И что это означает?

– Означает, что тот, кто в него стрелял, и тот, кто выкинул его за городом, – два разных человека.

– Можете получше объяснить?

– Конечно, охотно, особенно с учетом возраста.

– Чьего возраста?

– Вашего, дражайший. Старость приводит еще и к этому – человек начинает медленее соображать.

– Доктор, почему бы вам не увеличить…

– Если бы! Возможно, мне бы больше везло в покер! Объясняю: судя по всему, кто-то стрелял в будущего покойника и серьезно его ранил. Друг, сообщник или кто он там, отвез его домой, раздел и попытался уменьшить потерю крови из раны. Но тот все равно вскоре умер. Тогда сообщник дождался темноты, погрузил его в машину и вывез за город, как можно дальше от дома.

– Правдоподобная версия.

– Спасибо, что поняли без дополнительных разъяснений.

– Доктор, а особые приметы?

– Шрам после удаления аппендицита.

– Пригодится для опознания.

– Кого?

– Покойника, кого же?

– Покойнику никто не оперировал аппендицит!

– Так вы же только что сказали!

– Видите ли, милейший, это еще один признак старения. Ваш вопрос был задан нечетко, и я предположил, что вы хотите знать мои особые приметы.

Шутник нашелся, тот еще балагур. Забавляется, доводя Монтальбано.

– Ладно, доктор, мы разобрались, я повторю вопрос развернуто, чтобы вам не пришлось слишком напрягать мозги, а то вдруг они не выдержат: у трупа, чье вскрытие вы сегодня производили, есть особые приметы?

– Я бы сказал, что да.

– Можете мне их назвать?

– Нет. Предпочитаю в письменной форме.

– А когда у меня будет ваш отчет?

– Когда у меня будет время и желание его написать.

Переубеждать его было бессмысленно.

Он еще часок посидел в конторе, потом, поскольку ни Фацио, ни Ауджелло так и не объявились, уехал домой.

Незадолго до того, как он лег спать, позвонила Ливия. И на этот раз разговор чуть было не кончился скандалом.

Они перестали понимать друг друга на словах: как будто слова, которые они подыскивали в одном словаре, имели противоположные смыслы – в зависимости от того, кто их использовал, он или Ливия. И эти двойные смыслы были постоянной причиной размолвок, недопонимания, стычек.

Но как только они оказывались вместе и им удавалось побыть в тишине, рядом, все менялось. Их тела сперва словно бы принюхивались, потом вступали в немую беседу, прекрасно все понимая без слов. Разговор состоял из мелких движений: то нога передвинется на несколько сантиметров, чтобы оказаться поближе к другой ноге, то голова слегка склонится к другой голове. И в конце концов эти безмолвные тела сливались в крепких объятиях.

Спал он плохо, даже приснился кошмар, разбудивший его посреди ночи. Подумав, комиссар рассмеялся. Как это он прожил столько лет, ни секунды не думая о лошадях и конюшнях, а теперь даже во сне они не оставляют его в покое?

Он на ипподроме с тремя параллельными дорожками. С ним начальник отделения Бонетти-Альдериги, облаченный в безукоризненный жокейский костюм. Сам он небрит и нечесан, одет неряшливо, рукав пиджака надорван. Чисто уличный попрошайка. На трибуне полно горланящих и жестикулирующих людей.

– Ауджелло, наденьте очки, прежде чем сядете на лошадь! – приказывает Бонетти-Альдериги.

– Я не Ауджелло, я Монтальбано.

– Неважно, все равно наденьте! Не видите, что ли, – вы слепы как крот?

– Не могу надеть, я их по дороге обронил – карман дырявый, – пристыженно отвечает он.

– Оштрафовать! Он говорил на диалекте! – гремит голос в громкоговорителе.

– Видите, что вы натворили? – журит его начальник.

– Простите.

– Берите лошадь!

Он оборачивается и замечает, что лошадь бронзовая и припала на задние ноги, в точности как та статуя во дворе студии РАИ, итальянского радио и телевидения.

– И как мне быть?

– Потяните за гриву!

Едва руки комиссара касаются гривы, как лошадь просовывает голову ему между ног, встает и поднимает его, а он соскальзывает вдоль шеи и оказывается верхом, но лицом к крупу животного, то есть задом наперед.

С трибун слышен смех. Оскорбившись, он с трудом переворачивается, как можно крепче вцепившись в гриву, потому что лошадь, теперь уже из плоти и крови, расседлана и не взнуздана.

Раздается выстрел, лошадь вылетает галопом, направляясь к средней дорожке.

– Нет! Нет! – кричит Бонетти-Альдериги.

– Нет! Нет! – вторят трибуны.

– Это не та дорожка! – не унимается Бонетти-Альдериги.

Остальные жестикулируют, но он видит лишь нечеткие цветные пятна – ведь очки потерялись. Понимает, что лошадь делает что-то не то, но как сказать ей об этом? И потом, было непонятно, почему дорожка не та.

Он понял это спустя мгновение, когда бег лошади стал затрудненным. Дорожка шла по мелкому песку, как на пляже, и ее ноги увязали в нем с каждым шагом все глубже. Песчаная дорожка. Почему она попалась именно ему? Он пытается повернуть голову лошади налево, чтобы она перешла на другую дорожку. Но тут замечает, что остальные дорожки исчезли, как исчез и ипподром с оградой, и трибуна, и даже дорожка, по которой скакала лошадь, – и все вокруг превратилось в песчаный океан.

С каждым шагом, дававшимся ей с огромным усилием, лошадь увязала все глубже: сначала ноги, потом живот и грудь. И вот она замерла, словно задохнувшись в песке.

Комиссар попытался спешиться, но песок крепко держал его в плену. Тогда он понял, что погибнет в этой пустыне, и уже готов был разрыдаться, как вдруг в нескольких шагах от него возник человек, чье лицо он никак не мог без очков разглядеть.

– Ты сам знаешь, как выбраться, – говорит человек.

Он хочет ответить, но стоит открыть рот, как туда сыплется песок; он чувствует, что задыхается.