Игорь Безрук - Калейдоскоп [СИ]

В кухне, куда они с хозяйкой попали, Михайлова удивило обилие зелени. Каких только растений тут не было: и традиционная традесканция по стенам, и соперничающий с нею трехцветный плющ, кажущийся в этом освещении неестественным, и разновидные бегонии в горшках на буфете, холодильнике и посудном шкафчике, одни из которых разалелись яркими цветами, и даже азалии, еще не цветущие, но уже набухающие в предчувствии рождения новой жизни. «Прямо ботанический сад какой-то», — подумал Михайлов, присаживаясь на стул, предложенный хозяйкой.

— Чай будете? — спросила его старушка, и Михайлову сразу стало как-то легко, так будто он попал к своей старой знакомой.

— Если можно, — ответил он, продолжая любоваться растениями.

В кухню заглянул рыжий, с белым брюшком и белыми лапами кот. Усы и брови его были необычайно длинны. Он стал сразу ластиться у ног Михайлова и изредка посматривать на него.

Увидев кота, хозяйка без злости, мягко крикнула на него:

— Иди, иди в комнату, подлиза. Провинился, теперь пришел ко всем тереться. — Она налила Михайлову в чашку чаю и поставила его перед ним.

— Скажите, Варвара Ильинична, — начал Михайлов, дожидаясь, пока чай чуть остынет — он не пил слишком горячий. — Вы Пряхина давно знаете?

— Да как давно? Он-то всего год как у нас проживает. Так-то близко я его не знаю. Вижу: живет человек, ходит. Я, знаете ли, все больше у окна сижу, у меня улица видна, я ведь стара, больно не нагуляешься.

— А откуда Пряхин приехал, не знаете?

— Не знаю, я же говорю вам, что вообще его плохо знала. Так, пройдет мимо, поздоровается по-соседски.

Михайлов понял, что задерживаться здесь нет смысла. Можно только удивляться, как эта женщина еще узнала Пряхина по телевизору.

— Да вы пейте чай, пейте, — проговорила старушка. — Чай липовый, сама рвала. Разве не вкусно?

— Спасибо, Варвара Ильинична, — поблагодарил Михайлов, смакуя чай. — А где он жил, Пряхин?

— Жил? Этажом выше, — вскинула она два пальца вверх. — Номера не помню, но, вот как у меня, — показала она опять рукою, а то левее.

Михайлов хлопнул себя слегка по правому карману. Нет, ключ от квартиры Пряхина он не забыл. Нужно подниматься. Он встал.

— Ну, спасибо за чай, Варвара Ильинична, пойду, наведаюсь к Пряхину.

— Так его что — убили? — спросила Михайлова ненавязчиво старушка.

— Убили? — спросил ее удивленно Михайлов. — Почему вы так решили?

— Ну раз по телевизору показывают…

— Так это просто, чтобы узнать, что за человек. При нем же никаких документов не было. А так он умер от инфаркта.

— А-а, — разочарованно протянула старушка, — я думала, что-нибудь интересное…

Михайлов поднялся на второй этаж. Судя по подсказке старушки, квартира Пряхина находится за дверью номер семь. «Ну что ж, семь так семь», — подумал Михайлов, вставляя длинный железный ключ в замочную скважину пряхинской двери. Ключ легко повернулся. Значит, это его родной замок и квартира это Пряхина.

«Ну что ж, Евгений Степанович, давайте знакомиться», — подумал Михайлов, прикрывая за собою осторожно дверь.

Квартирка однокомнатная, старой планировки. В единственной комнатушке самое необходимое: стол, пара стульев, металлическая кровать, небольшой комод с выдвижными ящиками. На столе «Моби Дик», раскрытая тетрадь в зеленой обложке, возле тетради — несколько наспех неровно оторванных клочков бумаги, ручка. На кухне — посуда, в количестве необходимом для проживания. Порожних бутылок из-под спиртного не было. Довольно-таки странно для малопримечательного кочегара. Обычно они пьют запоем, а здесь порядок и нет запущенности. Непризнанный гений?

Михайлов сел за стол. Клочки бумаги исписаны тем же почерком, что и на обрывке, найденном в кармане трупа. Значит, Михайлов все-таки нашел его. Записи велись, очевидно, где придется: на неровном столике, на коленке, на раскрытой ладони руки. Складывались в кармане. Может быть, даже носились в нем не один день, затем извлекались и аккуратно переписывались в тетрадь.

Дубовицкая вела дневник. Пряхин писал стихи. О Еремееве еще ничего не известно.

Итак, о чем нам поведал скончавшийся гений?

Где-то листков пять подобных стихов. С шестого идет неясная расплывчатость.

Какая-то ахинея. Последнее четверостишие в тетради говорит о чем-то необычайном, что должно вот-вот свершиться.

В обрывке с места происшествия:

Михайлову трудно давалась рифма, да он и не представлял, что можно добавить в эту нелепицу. Казалось и здесь, как с Еремеевым, ему не повезло. Может, Скудынь что-нибудь добавит?

Михайлов вышел из квартиры Пряхина и спустился во двор.

Осень только начиналась. По старому календарю, впрочем, это еще была и не осень, и хотя деревья уже кое-где начали чернеть и сорить листьями, все еще не верилось, что лето прошло.

Михайлов остановился на автобусной остановке. В ожидании автобуса тут взад-вперед прохаживались особо нетерпеливые. Напротив, женщина с небольшим — лет трех-четырех — ребенком стояла неподвижно, будто прикованная. Можно было только удивляться спокойствию этого ребенка.

«Вот и его сорванец, — подумал Михайлов, — каким спокойным был пареньком, каким послушным. Бывало, едут куда-то или летят — ни слова не скажет, терпит, понимает, как сложна дорога. Теперь с ним сладу нет. Ни поговорить толком, ни потолковать. Кажется, уже никакой доверительности у него к Михайлову не осталось. Сын даже не поделится с ним ничем, не расскажет ничего. Как он его проглядел, прошляпил? Неужели все работа у него отобрала? Любовь, привязанность, взаимопонимание? Может, лучше было больше внимания уделять жене и ребенку? Чего добился он своим усердием? Покоя? Его нет. Крепкой семьи? Она разваливается на глазах. Да стоит, кажется, его сыну уйти в армию или обзавестись семьей — всё. Крах. Лопнет их семейная ячейка, развалится, как спичечный домик не на клею. Наверное, так оно и случится. Все к этому идет», — подумал с тоской Михайлов.

Директор «Универмага» ничего определенного о Пряхине сказать не могла.

— Я сама месяц как на должности. Что Пряхин? Работник ответственный, не злоупотребляющий, в отличие от сменщиков. Проблем особых у меня с ним никогда не было.

— А он давно у вас работает? — попытался Скудынь хоть как-то расширить круг.