Игорь Безрук - Калейдоскоп [СИ]

Из дверей подсобного помещения вышла полная миловидная женщина в серой вязаной кофточке. Увидев Михайлова, она подошла к прилавку и спросила:

— Вы что-то хотите?

— Да, да, — улыбнулся Михайлов, вспомнив, зачем он, собственно, сюда явился. — Скажите, к вам, случайно, эта вещь раньше не поступала?

Он выудил из кармана калейдоскоп и протянул женщине. Та взяла его в руки, повертела так и эдак, потом, свернув пухлые, крашенные в морковный цвет губы и слегка вскинув брови, вернула его Михайлову, сказав:

— Нет, никогда раньше не встречала.

— И никто его не сдавал вам в отдел?

— При мне не сдавал. И я не помню, чтобы что-нибудь подобное у нас выставлялось. — Чувствовалось, что женщина больно не горела желанием общаться с Михайловым. — Вы будете что-нибудь брать?

— Да нет. — Михайлов попытался удержать возле себя продавщицу. — Я из милиции, — протянул он ей свое удостоверение. — Ответьте мне, пожалуйста, на несколько вопросов. Вы хорошо знали Еремеева, Петра Ивановича? Он, кажется, у вас работал?

— Работал. Но он же умер. От инфаркта. Разве не так?

— Так, так, — подтвердил официальную версию Михайлов. — А скажите, говорят, он хорошим работником был, но я смотрю, у вас тут и торговли-то почти нет, да и людей не видно, наверняка, заглядывают одни праздные зеваки.

— А как вы думаете, кто будет в наше время покупать такое старье?

— Значит, отдел выручки почти не дает?

Продавщица глянула на Михайлова подозрительно:

— Вы меня допрашиваете?

— Нет, просто хочу кое-что уточнить.

— Тогда вам надо обратиться к заведующей. Она у себя, и по этой части она вам больше сможет рассказать.

— Спасибо, — улыбнулся снова продавщице Михайлов и показал пальцем на выход: — Это в другом крыле?

— Да, да, пройдите туда, там вам покажут.

Михайлов вышел. Значит, отдел на ладан дышит, почему тогда в одном из протоколов, насколько он помнит, кто-то сказал, что Еремеев, работая на антиквариате, имел неплохую копейку. Это было сказано из зависти?

— Скажите, — спросил он у ближайшей стойки одну из продавщиц, — где у вас кабинет заведующей?

— Пройдите в эту дверь и направо по коридору. Там увидите.

Михайлов поблагодарил девушку за помощь и прошел в подсобные помещения. У заведующей он представился, присел на предложенный ему стул и сразу показал ей калейдоскоп.

— Лидия Ивановна, вспомните, пожалуйста, к вам эта вещица не поступала никогда?

Заведующая поднесла калейдоскоп поближе к глазам, повертела его, как и предыдущая, с любопытством, потом вернула Михайлову.

— Нет, не помню, чтобы у нас он продавался.

— А у вас можно узнать, насколько стара эта игрушка?

Заведующая отрицательно качнула грушевидной, оканчивающейся копной шатеновых волос головой и сказала:

— Специальных оценщиков у нас нет. Мы выставляем цену самого сдатчика, но, к слову сказать, в последнее время мы перестали принимать в антикварный отдел товары — уж слишком он убыточен. Я думаю вообще закрыть его. Сейчас, видите ли не те времена, чтобы кого-то привлечь рухлядью.

— Понятно, — убрал калейдоскоп Михайлов обратно в карман куртки. — А Еремеев — он давно у вас работает?

— Да еще при старом директоре. Они, кажется, приятельствовали.

— Что вы о нем можете сказать?

— О бывшем директоре?

— Нет, о Еремееве?

— Так я уже рассказывала, у вас же должны быть мои ответы.

Михайлов неудовлетворенно опустил глаза. Как добиться от этой настороженной женщины откровения? Наверное, его никогда не бывает между представителями органов и директорами.

— Лидия Ивановна, поймите, от того, что вы скажите, зависит жизнь не одного человека. И так может длиться до бесконечности, пока мы не найдем связи между всеми аналогичными смертями.

— Значит, Еремеев умер не своей смертью?

— Я этого не говорил, — сказал Михайлов, — но если бы это было так, я, наверное, не пришел бы к вам. Мне нужна правда, только правда.

— Хорошо. — Дворская поднялась, подошла к холодильнику, вынула из него бутылку начатого коньяка и две пятидесятиграммовые стопки. — Выпьете? — она поставила стопки перед Михайловым, сама же села обратно на свое место. Сев, разлила коньяк по стопкам. — Если вы хотите откровенно, то я вообще собиралась уволить этого Еремеева. Стар, занудлив, рассеян, особенно в последнее время. Он здесь держался пока нами руководил Захар Иванович.

— Но, может, вы просто сами с ним не ладили?

— Не ладила, не скрываю. Но, простите, с какой стати я должна в своем магазине держать всякий хлам и рухлядь — кому они нужны? Ладно б это в каком-нибудь крупном старинном городе, где антиквариат как антиквариат, — а у нас? Кроме названия с апломбом да десятка покрытых ржой финтифлюшек, простите за выражение, разве можно что-то выставить? Отдел убыточный. На все сто процентов. Мы уже не закупаем в него ничего, распродаем остатки и — к такой-то матери! Я лучше туда ткани переведу, там удобное помещение, рядом подсобка… — Дворская бухнула из бутылки еще по пятьдесят.

— Смелая вы женщина, — улыбнулся Михайлов, беря протянутую ему стопку. — А как же насчет того утверждения, что якобы при Еремееве и выручка у магазина была больше?

— Знаете, что я вам скажу, Николай Николаевич? Я не в курсе, кто это ляпнул, но от Еремеева в последнее время совсем толку не было. Порой спрашиваешь его о чем-нибудь, а он, как и не слышит, до него как до жирафы все доходит так долго, что представить себе не возможно. Я толком даже не знаю, почему не уволила его раньше.

— А думали?

— Думала. Наверное, так бы и сделала, если бы его самого не схватил инфаркт. Да еще и в семье у него какие-то нелады произошли, — я так, краем уха слышала.

— Так что, он такой все время был, как бы это выразиться, — непригодный?

— Да нет. Где-то с месяц или с два он стал как потерянный какой-то. А вот за неделю до смерти даже повеселел, словно летал на работе.

— Летал?

— Ну, был в приподнятом настроении. Даже насвистывал что-то. Я его совсем не узнавала. Добавить? — подняла Дворская бутылку, приглашая Михайлова.

— Нет, спасибо, мне еще в горотдел возвращаться.

— Ну, нет так нет, — поставила Дворская бутылку на стол. Михайлов поднялся.

— Спасибо за информацию, Лидия Ивановна, вы мне очень помогли.

— Чем можем, — заулыбалась слащаво Дворская, тоже поднялась из-за стола и довела Михайлова до двери своего кабинета. — Заходите, если что нужно будет.

Михайлов вышел. На улице он снова с наслаждением глубоко глотнул чистого свежего воздуха.

Значит, Еремеев был типичным беспросветным неудачником, и все утверждения о его, якобы, блестящем положении — пшик. Он был — никто, он был никем, его не уважали на работе, у него не ладилось с семьей, тут и до инфаркта не далеко. Однако даже это несовпадение рассказов о Еремееве ничего не объясняло в его смерти. Михайлов топчется на одном месте, исхоженном и перетоптанном сто раз.