Игорь Безрук - Калейдоскоп [СИ]

— Я передам, — сказал Галатопов и быстро выскочил из кабинета.

Михайлов вытащил из кулька калейдоскоп. Обыкновенная игрушка. Сантиметров тридцать пять — сорок в длину, желтые пластмассовые колпаки, в один из которых врезан глазок, картонный остов с лубочными картинками по поверхности — обыкновенный малопримечательный калейдоскоп. Там гудят задорно струны гуслей, — это молодой гусляр в красной на выпуск льняной рубахе собрал на ярмарке досужий народ. Рядом с ним звенят бубенцы и заливается дудка. Задорная, бойкая «Камаринская». Она завела не одного. Веселят гусли, подзадоривает рожок из коровьего рога. Весело барышне в ситцевой яркой блузке и алом платке, весело девке-молодке в длинном бордовом сарафане Любо глядеть на молодых и седовласому старцу — он уже еле держится на ногах, опирается на кривую клюку, а кажется, что и сам готов сорваться в пляс, да удерживает его здоровье немощное и баба ухмыляющаяся, схватившая его за пояс сзади. Но вовсю разошелся плясун, присел на одну ногу, выставил другую — вот-вот закружит на полусогнутой возле девицы-лебедя, взмахнувшей перед ним подолом своего передника. Сколько света, сколько радости, сколько счастья на этих мастерски выписанных лицах! Нет, немного ошибся Михайлов: не такой уж он и заурядный этот калейдоскоп — уж больно профессиональная работа. Вроде как и не репродукция. Будто старина какая-то. Может, этот калейдоскоп имеет определенную ценность? На рисунок взглянешь — глаз оторвать невозможно, однако пластмассовые колпаки говорят о том, что игрушка не может быть древней. Подделка?

Михайлов бросил калейдоскоп в ящик стола и снова задумался.

Никто из прогуливающихся никогда раньше не видел умершего. Почему же он пришел именно в этот сквер? Что его привело сюда? Может, он хотел с кем-то встретиться там? Маловероятно. В такую рань! Он, наверное, просто гулял. Может быть, даже нашел этот калейдоскоп поблизости — детворы здесь играет много, — присел на скамейку, от нечего делать стал смотреть на узоры в калейдоскопе, потом его схватило сердце. Как все просто. К чему еще усложнять? Взять, да и закрыть дело, как того, вероятно, потребует Маралов. Михайлов не знал, что делать. Он снова достал калейдоскоп, заглянул вовнутрь. Стеклышки рассыпались в разноцветную снежинку. Он провернул цилиндр, стеклышки ссыпались в другую пеструю снежинку.

Ровно в восемь, как всегда пунктуально, появился Скудынь, коллега Михайлова и «сокамерник», как в шутку меж собою они называли друг друга, ибо их рабочие мета находились в одном кабинете.

Скудынь был среднего роста, крепкий, ладно сбитый мужик. Занятия тяжелой атлетикой наложили на него свой отпечаток, ослабив несколько зрение, но он щурился только изредка, когда в кабинете сгущались сумерки, и даже самому Михайлову рассмотреть что-либо с его неплохим зрением становилось непросто.

Со Скудынем они работали уже пятый год, приятельствовали, иногда встречались семьями, хотя он чувствовал, что его жена несколько недолюбливает Скудыня. Отчего, он не знал, и знать не хотел.

У Скудыня, в отличие от Михайлова, имеющего всего одного сына, было двое детей и обе девочки: Настя и Сашенька, двух и четырех лет. Родились они поздновато для возраста его жены Екатерины. Настю она родила почти в тридцать два, Сашеньку в тридцать. Скудынь тогда с неделю, наверное, не мог выйти из запоя, хотя пил он умеренно. Может, тогда жена Михайлова и обозлилась на него, ведь Михайлов то и дело возился с не умеющим пить Скудынем.

— Вот видишь, какие твои дружки, — упрекала она его каждый раз, как только о ком-нибудь из его приятелей заходила речь. Чем она была недовольна, Михайлов понять не мог, а Скудынь потом долго извинялся:

— Ты прости меня, Колек, разобрало. Сколько лет ждали, сам знаешь.

После рождения второй дочери у Скудыня их отношения как-то поостыли. Скудынь теперь почти все свободное время отдавал семье, нянчился с девочками. Михайлов же со своим сыном все реже и реже находил общий язык. Его сыну исполнилось этим летом шестнадцать. Михайлов уже разговаривать и ним нормально не мог. Сын то и дело огрызался, срывался на повышенный тон. Один раз Михайлов не удержался, услышав, как он крикнул на мать, подскочил и отвесил ему оплеуху. Отвесил так сильно, что щека его горела, наверное, до вечера. Жена набросилась на него:

— Ты что, идиот, решил ребенка покалечить?

— Да какой он, к черту, ребенок? Вымахал балбес выше отца и думает, что ему все позволено!

Он видел, что они отдаляются один от другого, и мать часто даже от него начала скрывать проделки сына.

Как-то он встретил свою бывшую учительницу английского языка. Милая тихая женщина. Когда-то она давала ему читать книги из своей личной библиотеки, теперь учила его сына.

Он встретил ее случайно. Шел как-то по улице, не спеша, с наслаждением вдыхая свежий вечерний воздух. Алла Михайловна возвращалась из школы. Он обрадовался, увидев ее. Улыбнулась и она: он был в ее классе не из последних. За обычным «здрасьте, как здоровье, как дела» последовал разговор о Борисе. Как он там? Как успехи? Алла Михайловна потускнела.

— Мне очень жаль, Коленька, но твой Борис у меня уже на трех уроках не был.

Михайлова аж передернуло всего.

— Как так? Он вроде регулярно в школу ходит, не прогуливает.

— Не хотела тебя огорчать, Коля, но мне кажется, в этом случае молчание только навредит ему. Я не смотрела, как у него посещаемость на других предметах, но на моем он появляется крайне редко, я порою и не знаю, какую оценку выводить ему в четверти.

Взбешенный Михайлов прилетел тогда домой, сказал обо всем жене (Бориса дома не было), она не удивилась.

— Я тебе давно говорила об этом, но тебе же ничего не надо. Тебе наплевать на всё. У тебя одна работа на уме, — завела она старую заезженную пластинку. — Ты там всяких преступников ловишь, перевоспитываешь их, а что у тебя родной сын растет преступником, не видишь. Какой же ты после этого отец?!

Михайлову возразить было нечем. Конечно, по большому счету это его вина, что сын его скатывается по наклонной. Он часто забывал о нем в своем желании дать ему полную свободу. Он ни разу пальцем его не тронул, ни разу, казалось, не наказал ни за что. Было ли его теперешнее состояние следствием этой свободы воспитания? Не спутал ли его сын свободу со вседозволенностью? Михайлов видел, как он относится к нему, к матери. Это было что-то среднее между равнодушием и полным безразличием. Как переубедить его, что он слеп, что не замечает того, что должен видеть: они с матерью хотят ему сделать как лучше.

Скудынь отвлек его от размышлений.

— Ну, что у тебя? Опять старая история?

Михайлов махнул рукой.

— И ты уже в курсе?