Игорь Безрук - Калейдоскоп [СИ]

В. П. Танцоров

редактор промышленного отдела

газета «Трибуна» Зарайска

тел. 39–12, 4-17-28

(На цифры у Михайлова отменная память.) Тут же без приглашения Танцоров уселся на стул напротив Михайлова и, вскинув острый подбородок кверху и поигрывая глазами, спросил:

— Ну так что же мы ответим нашим читателям?

Сегодня он также бесцеремонно влетел, плюхнулся на тот же колченогий стул и сказал, всё также вкидывая вверх подбородок:

— Надеюсь, вы меня помните? Я — зам. главного редактора «Трибуны Зарайска» Танцоров. У меня будет к вам несколько вопросов.

Эта фамильярность доконала Михайлова. Он с силой сжал в руке карандаш и выплеснул на заносчивого журналиста все свое негодование:

— Послушай ты, грязный писака, кто тебя впустил сюда? Как ты смел вообще мне показаться на глаза?!

Михайлов вскочил, цапнул Танцорова за шиворот, легко оторвал его от пола и выставил за дверь. Затем схватил телефонную трубку и на чем свет стоит отчитал дежурного.

Скудынь расхохотался от души:

— Что ж ты его, как мальчишку: он ведь уже зам. главного редактора!

— Хоть бы ты меня не доставал, — отмахнулся от него Михайлов.

Он долго не мог прийти в себя:

— Нет, найдется же такая дрянь — все нервы истреплет!

Михайлов сел за свой стол.

— Дела из архива забрал? — спросил, немного поостыв, Скудыня.

— Да, вот, — протянул он ему дела прежних, умерших таким же образом.

— Ладно, я почитаю их, а ты дуй, как мы и говорили с тобой, на телевидение. Только к девчатам не приставай, там, знаешь, есть такие аппетитные.

— Да что ты, Коля, моя ж если узнает, такой разгон устроит — рад не будешь.

— Рассказывай, рассказывай, а то я не знаю твоих повадок, иди уже, оставь меня одного: с утра не могу сосредоточиться.

Скудынь взял отобранные Михайловым фотографии и сказал:

— Ну, тогда я пошел?

— Давай, завтра с утра жду тебя. Только сделай так, чтобы снимки прокрутили сегодня же.

— Смотрите телевизор вечером, все будет в ажуре, — подмигнул обнадеживающе Михайлову Скудынь и улыбнулся.

— Иди уже, а то выкину вслед за Танцоровым, — бросил ему Михайлов, видя, что уходить Скудынь не торопится.

— Лечу, лечу, — сказал Скудынь, снял со своего стола дипломат и направился к двери. Когда Скудынь, наконец, ушел, Михайлов смог обратиться к делам.

Три смерти. Три совершенно одинаковых смерти. Правда, все трое скончавшихся разные люди. Вряд ли они даже были знакомы, хотя в таком маленьком городке всё возможно. Чихнешь на одном краю, «будьте здоровы» скажут на другом.

Кто был первым? Продавец из антикварного магазина.

Вторая жертва — служащий одной из контор.

Личность последнего еще не установлена.

На месте совершения первого убийства (убийства?) ничего обнаружить интересного не удалось. На месте второго — тоже. Возле третьего трупа — неподалеку от него — непримечательный калейдоскоп. Никакой зацепки. Все произошло в разных местах города, далеко от шумных брожений толпы, с людьми самыми заурядными, так называемыми «серыми мышками». Итак, если был преступник, то личность его установить невозможно. Нельзя также косвенно определить его вкусы и привычки. Это было какое-то бестелесное создание, не приминающее травы, не оставляющее запаха, не курящее во время совершения преступления и мало бросающееся в глаза. Прямо какое-то ужасное млекопитающее. Мистика! Но если попытаться обобщить факты?

Петр Еремеев. Сорока семи лет. Женат, взрослые дети. Живут отдельно от родителей. Имел, наверное, неплохую копейку, работая продавцом антикварного магазина. В магазине, по свидетельству сослуживцев, отличался прилежностью, умел привлечь покупателя. Обычно в дни его работы товара продавали намного больше, чем в другие дни. Отношения с женой нормальные, «как у всех». Буйным характером не обладал, спиртным не злоупотреблял, разводил кактусы, обожал «Времена года» Вивальди в исполнении Московского камерного оркестра.

«Вот черт, — подумал Михайлов удивленно, — какой это шутник еще и Вивальди сюда всунул?»

Михайлов глянул на папку. Допрашивал Скудынь.

«Ну, холера!»

Михайлов открыл второе дело.

Ирина Дубовицкая. Двадцать четыре года. Не замужем. Работала в отделе кадров РСУ. По утверждению ее приятеля и судя по записям в дневнике, который она вела, в двадцать один год у нее была попытка самоубийства. Дело закрыли, основываясь на этом непрямом свидетельстве: шаткая нервная система, эксцентричность. В общем, как говорится, довела себя.

Прокуратура, дабы не поднялась вновь шумиха после смерти Еремеева, пропустила дело, посоветовав, как помнит Михайлов со слов Нефедова, сильно не распространяться о, несомненно, случайных совпадениях с первой смертью. Решили — пронесет. Но вот третий случай с теми же признаками. Теперь туфта не пройдет и никакой начальник, раз оно уже попало в руки Михайлова, не заставит его закрыть это дело. С чего же только начать? Михайлов никак не мог стронуться с места.

Но раз ничего нет, с ничего и начнем. Антикварный магазин. Еремеев.

Михайлов вынул из ящика своего стола калейдоскоп и, положив его в карман, отправился в антикварный магазин.

Антикварный магазин находился на улице Тухачевского. Собственно говоря, это был не совсем антикварный магазин в полном смысле этого слова. Скорее, комиссионный. Но старый директор этого магазина, Захар Иванович Корякин, энтузиаст, если можно так выразиться, старины, сменил бывшую вывеску над входом — «Ракета» — на двадцатисантиметровые алые буквы «Антиквариат» и стал невесть откуда завозить в магазин древние, покрытые патиной медные самовары с вычеканенными на их толстых брюхах медалями, старые дубовые стулья, еще сохранившие лак и форму, поблекшие от времени бронзовые и латунные подсвечники и многое, многое другое, что можно встретить в настоящих антикварных лавках или солидных ломбардах. И хотя вскорости Захар Иванович ушел на пенсию, вывеску магазин так и не сменил. Даже оставил этот своеобразный комиссионный отдел старины и древностей. В нем-то в последнее время и работал Петр Ефимович Еремеев продавцом.

Михайлов остановился у прилавка комиссионного отдела и стал внимательно рассматривать вещи. Можно ли было, окунувшись в эту атмосферу, понять, что чувствовал Еремеев, работая здесь, в окружении этих густых ковров, всяких мелочей, разных блестящих, сияющих и переливающихся разными красками безделушек?

Отдел находился в обособленном помещении, со своими дверями, своими окнами, своим входом и выходом, поэтому атмосфера тут была собственная, экзотическая, в которую вы сразу окунались с головой, едва переступив порог. Ковры приглушали свет, отовсюду на вас смотрели старинные вещи, глаза одиноких голов косуль и кабанов на стенах под потолком. Только сюда, скорее всего, мог попасть тот калейдоскоп, только отсюда могла исходить ниточка этого запутанного клубка. Хотя это всего лишь предположение.