Игорь Безрук - Калейдоскоп [СИ]

Скудынь присел рядом на стол.

— Да уж наслышан. Весь горотдел только об этом и говорит.

— Еще б не говорить: третий случай с теми же признаками и той же неопределенностью.

— Думаешь, заберут дело? — Скудынь закурил сигарету, придвинул к себе поближе пепельницу со стола Михайлова.

— Пусть только попробуют.

— Но ведь ни одно не раскрыто, — с сомнением произнес Скудынь.

— Пока не раскрыто. Бог, как говорится, любит троицу.

Скудынь сбил в пепельницу пепел.

— Я встретил в коридоре Нефедова. Он хочет, чтобы я помог тебе.

Михайлов с нескрываемым удивлением посмотрел на Скудыня.

— Что же он сам мне об этом не сказал?

— Ну, ты же знаешь, какой он перестраховщик. Сейчас Маралов вызовет его на ковер и начнет утюжить, как всегда: Нефедов! — стал перекривлять Скудынь начальника горотдела. — Вы же являетесь начальником следственного отдела, когда у вас в отделе прекратятся беспорядки?

— Значит, Нефедов дает негласное добро на дальнейшее расследование?

— Наверное. Третий случай не единственный. Так просто глаза не закроешь.

— Хорошо, — обрадовался Михайлов. — Тогда смотри сюда. Часам к десяти Галатопов сделает фотографии с места происшествия. Твоя задача пока тиснуть эти снимки на телевидение. Можешь даже смотаться к соседям — у них больший охват. Сейчас, пока я сбегаю домой, позавтракаю, подними, пожалуйста, прошлые дела, еще раз покопаемся в них.

— Но они стопроцентно закрыты, — проговорил Скудынь.

— А мы их и не будем заново открывать. Мы только сличим. Вдруг появится какая-нибудь зацепка.

— А что Нефедов скажет на это?

— Нефедов ничего не скажет, я с ним сам переговорю. Действуй. Если меня будут искать, я дома. После одиннадцати буду. Вздремну хоть часок.

Михайлов оставил Скудыня одного.

На улицу он вышел через задний двор — не хотел, чтобы его видели в дежурке, — но пошел не домой, как предполагал вначале, а сразу же на место происшествия: надорванный клочок бумажки покойника не выходил у него из головы.

Сквер, где обнаружили мертвое тело, находился всего в каких-то получасах ходьбы. В это время дня одиноких блуждающих тут можно было перечесть по пальцам. В глубине его почти ничто не нарушало тишину. Пахло смолой сосны.

Михайлов остановился возле скамейки, где обнаружили тело. Если он рвал бумагу по пути сюда, обрывки могли валяться где угодно. Если он разорвал ее здесь, клочки далеко б не улетели: сильного ветра не было, дворники тут не метут. Михайлов посмотрел вокруг — нет ли прохожих, затем склонился над лавкой, заглянул под неё. Чего только он не увидел под этой скамьей: пустые пачки из-под папирос, окурки, конфетные фантики, горелые спички, сор, листья, пару пустых консервных банок, — где уж здесь отыскать клочок нужной ему бумажки? Но вот сбоку скамейки Михайлов увидел обрывок, похожий на тот, что остался в его столе. Он подобрал его. Тот самый почерк, та же мелко скругленная «о», сильно завалившаяся «л». Что было в том обрывке? «Сейчас увижу // Твой желан…» Добавим этот кусок, получится:

«…сейчас увижу

Твой желанный силуэт.

И сольюсь…»

Ничего не добавилось. Яснее не стало. Может, он впустую тратит время, и данные строки только отвлекают его? Но что он хотел? Чтобы все разлеглось перед ним, как на блюдечке?

Михайлов еще раз обошел скамью. Больше ничего похожего на найденные клочки обнаружить ему не удалось. Наверное, и эти случайно остались в его кармане. Он написал пару строк, они ему не понравились, он разорвал тот лист на мелкие кусочки и чисто по привычке засунул их в карман. Затем, что-то вынимая из кармана, он зацепил обшлагом рукава несколько скомканных клочков, и они вывалились наружу. Нехитрая арифметика, не несущая ничего.

Дома Михайлов скинул куртку, поставил на газовую плиту разогревать кастрюлю с харчо. Жена уже ушла на работу, сын, вероятно, в школе. Обычно, если выпадало ночное дежурство, поутру он предупреждал ее по телефону, во сколько будет. Сегодня он не стал этого делать: он не был уверен, что не проболтается о новом факте. Это вызвало бы у нее очередную вспышку недовольства. Почему? Да потому что это только означало, что Михайлов опять окунется в свою работу с головой и опять ему на всех будет абсолютно наплевать и в первую очередь на нее с сыном. Таков был взгляд Ирины на его работу. И она была отчасти права. Отчасти, ибо в самом главном такой взгляд давал трещину: женщина никогда не может понять, что для мужчины работа всегда останется на первом месте, какие бы соблазны не открывались рядом.

Михайлов вспомнил, как они познакомились с Ириной. Так, наверное, в их молодости знакомились многие. Она была, мнилось, таким хрупким, таким беззащитным существом, теперь же стала самоуверенной и эгоистичной натурой, которой палец в рот не клади — откусит. И она упрекает его в том, что он изменился. Он изменился! Он за всю их совместную жизнь голоса на нее не повысил, а она его колет тихоней. «Ты все норовишь меня психологией своей задавить, говорит, молчанием своим». Но какой он к черту молчун, коли на службе то и дело на рожон лезет, огрызается, если чувствует, что прав. И если по крупному счету, ему так давно надоели все эти пустые придирки со стороны жены. Придет ли этому когда конец?

— Ну что, меня искал кто-нибудь? — первым делом спросил Михайлов Скудыня, входя в кабинет.

— Пока никто. Галатопов фотографии принес, — протянул Скудынь Михайлову снимки с места происшествия. Михайлов не успел их и на свой стол положить, как в кабинет стремительно ворвался Танцоров. Слухи, очевидно, докатились и до «Трибуны».

Впервые он увидел этого прохвоста около полугода назад. У всех тогда, благодаря центральной прессе, с уст не сходило имя одного маньяка-убийцы. Отличный семьянин, отец троих детей, уважаемый всеми сослуживцами работник, он ездил на электричках за десятки километров и отслеживал на дачах, в дальних поселках и небольших районах пухленьких малолетних девчушек, сманивал их куколками и блестящими конфетами, потом убивал с особой жестокостью и мертвых насиловал.

И вот убийство в их городке тринадцатилетней девочки. Как — уже у нас! Куда смотрит милиция! Как нам теперь отпускать своих детей в школу?! Голова кругом шла. Мирошниченко, бывший начальник, собрал всех и однозначно:

— Как хотите, ребята, а это преступление должно быть раскрыто!

В тот же день в кабинет Михайлова ворвался Танцоров. Роста небольшого, сложения сухощавого, весь подвижный, как на пружинах, и что особенно бросалось: лукавые, чрезвычайно живые глаза, которые враз замирали, когда он кого-нибудь начинал расспрашивать.

Тогда он заскочил в кабинет без стука. Раскланялся налево и направо и тут же сунул сначала Михайлову, очевидно, как старшему по званию, потом Скудыню визитные карточки, где четким типографским шрифтом было оттиснуто: