Мануэль де Педролу - Замурованное поколение

— Конечно.

Заходим в открытую дверь и выстраиваемся вдоль стойки, за которой стоит румяный безбородый бармен.

— Три кофе.

Монфульеда встряхивает головой, отбрасывая непокорную прядь, сползающую ему на глаза, и говорит:

— Так вот, я не знаю, можно ли этим объяснить все. Насколько нам известно, в других местах тоже хватает нонконформизма, и там они могли бы себя выражать конструктивно, но этого почему-то нет. Социологи говорят, что преступность среди молодежи…

— Подожди. Ты заметил? Старики правят миром, и делают это железной рукой.

— Послушай, в Соединенных Штатах президенту…

— Знаю. Ему сорок лет. Но там они одержимы страхом перед коммунизмом. И еще заметь такую вещь: Соединенные Штаты — это не старая нация.

— Брось! Все мы знаем…

Но тот прерывает:

— Мы не знаем ничего. Бывает, люди старятся раньше времени. Знаешь, когда можно считать страну старой? По-моему, когда она не стремится к обновлению, когда считает, что достигла всего, и довольствуется тем, что есть. Понятно, что молодежь с этим не согласна. Но что она может сделать? Все кричат: «Коммунизм, коммунизм!» — и цепенеют от страха.

— Не знаю… Может быть, нам не хватает рассудительности.

— Если разобраться, ее всегда будет не хватать.

Серра тянется к чашечке с кофе. Монфульеда вроде бы еще не убежден.

— Будь так, никогда ничего бы и не менялось. А все меняется, и не только формы правления, но и сами люди, их идеалы…

— Это ясно. Давление растет. И в один прекрасный день котел взрывается. И тогда все начинается сначала. Другой круг, но такой же точно…

— Вижу, ты в душе скептик.

Пьем кофе.

— Все мы скептики. Но это не должно мешать нам пытаться что-то сделать. Ты видел, что произошло сегодня днем.

— Ты имеешь в виду подписи?

Я ставлю чашечку и спрашиваю:

— Какие подписи?

— Ах да, тебя не было. Мы в конце концов решили не проводить никакой подписки и вместо этого собрать подписи. Как обычно: работники умственного труда, люди искусства, словом — творцы зла!

Он смеется, Монфульеда тоже. Я возражаю:

— Но можно было сделать и то, и другое!

Серра презрительно замечает:

— Собрать подписи легче. Никто ничего не отдает. Зашел к одному, к другому — и все дело.

Молча допиваем кофе. Серра оборачивается ко мне:

— Так что, видишь? Тебе не о чем беспокоиться. Ты совершенно нормален.

Но я продолжаю наступать:

— А те, кто ничего не делает, они как? Ненормальные?

— Нет, они тоже нормальные. Только не совсем живые.

Вытаскивает из кармана несколько монет, кладет на стойку.

— Получите.

Мы разрешаем ему расплатиться. Он всегда при деньгах. Я говорю:

— Это всё слова.

— Нет, милый. Посмотри вокруг. Каждый ищет равновесия по-своему. Одни помешаны на футболе, другие с головой уходят в работу, какой незначительной она ни была, а ты и, может быть, все мы возмещаем крушение своих надежд антиобщественными поступками… Как бы там ни было, надо искать равновесия. Я теперь говорю с точки зрения, которую можно было бы назвать биологической, верно?

— Одно дерьмо!

Он берет сдачу, оставляя одну монету, улыбается:

— Вот видишь? Опять-таки равновесие…

Отходим от стойки, и я восклицаю:

— Больше всего меня злит в тебе то, что ты веришь, будто все можно объяснить.

— И ты тоже веришь.

Монфульеда замечает:

— Самая закавыка в том, что если бы обстоятельства были другими, то и мы были бы не такими. Пожалуй, что-то есть в этих теориях…

— Не знаю. Только мне кажется, что мы, собственно говоря, отличаемся завидным здоровьем. Все тела, обладающие хорошей реакцией, здоровы.

Выходим на улицу; дует ветерок.

— Но самыми здоровыми должны быть те, кого болезнь вообще не коснулась.

— Нет. Или, во всяком случае, по-другому.

Я улыбаюсь, пока мы переходим на аллею.

— Монфульеда сказал, что ты скептик. Я думаю, на самом деле ты — оптимист.

— Все мы оптимисты. С того момента, как пробуем хоть что-нибудь сделать…

Монфульеда взрывается:

— Собрать подписи!

— Что бы ни было, лишь бы начать.

Смотрит на часы.

— Ну, я вас покидаю. Иду на площадь Испании.

— Я тоже туда. А ты что будешь делать?

— Пойду спать.

— Завтра придешь?

— Не знаю. Может быть, днем.

— Тогда увидимся.

— Пока.

Расходимся, и я, засунув руки в карманы, шагаю к Университетской площади. Двое полицейских в мундирах дежурят у входа в метро. Пейзаж с фигурами. Блевать хочется.

Поезд прибывает с опозданием на десять минут. Набитый. Рената улыбается мне из окна, закрытого, потому что холодно. Потом становится в хвост на выход, выскакивает на платформу.

— Привет, Алехо.

— Рена…

Наклоняюсь к ее лицу, хочу поцеловать, но она отворачивается и подставляет мне щеку. Я спрашиваю:

— Ты без вещей?

— Без всего. Зачем? Поищем такси.

Отделяемся от группы пассажиров, ожидающих свой багаж, идем на угол.

— Ты меня проводишь?

— Да.

Сжимаю ее руку выше локтя, ищу ее глаза, но они как будто убегают от меня.

— Почему ты убрала губы?

Она не отвечает; помолчав, говорит:

— Мне надо с тобой поговорить, Алехо.

— Что-нибудь серьезное?

— Почему ты решил?

— По тому, как ты держишься со мной. Посмотри на меня…

Но она поднимает руку, подзывая такси.

— Я еще вчера по телефону услыхал, что ты какая-то странная.

— Дома поговорим.

Открываю дверцу затормозившего перед нами такси, сажусь вслед за ней, и мы оба откидываемся на сиденье.

— На улицу Рокафор…

Она оправляет юбку, и я вижу, что ее ногти немного запущены.

— Ты не взяла с собой маникюрный прибор?

— Я не подумала об этом.

Просовываю руку ей за спину, пытаюсь привлечь к себе, но она противится.

— Не надо, Алехо…

— Почему? Разве ты не понимаешь, что мне тебя не хватало?

Она не отвечает, смотрит на свои руки, лежащие на коленях.

— Что ты хотела мне сказать?

— Потом скажу. Когда приедем.

— Почему не сейчас?

— Нельзя.

Немного отстраняюсь, наклоняю голову.

— Догадываюсь. Ты уезжаешь в Аграмун.

— Нет. Что мне там делать?

Такси поворачивает, и я валюсь на нее.

— Ты сделала что-то нехорошее и боишься сказать мне?

— Разве я всегда не рассказывала тебе все?

— Да, это правда. Посмотри на меня.

Она поднимает глаза, и я вижу в них только горечь. Настаиваю:

— Да что случилось? Нельзя же так меня мучить…

Она кладет голову мне на плечо.

— Лучше б я не ездила в Аграмун…

— Но почему? Что-нибудь с твоей матерью?

Она качает головой.

— Значит, с нами?

— Да. Пока не спрашивай чт о .

Такси выехало на улицу, по которой идет довольно быстро. Тормозит у перекрестка, снова разгоняется. Рената говорит:

— А ты? Что ты тут делал?

— Ждал тебя. Почему ты не позвонила в первый день?