Кэролайн Грэм - Смерть под маской

Чтобы грусть не ввергла его в нерешительность, он принял еще один стаканчик, после чего на нетвердых ногах двинулся к окну и распахнул его, наслаждаясь теплым душистым воздухом. Это было очень приятно, но хотелось чего-нибудь еще более пронзительно нежного.

И вдруг до него донеслись звуки виолончели. Она играла мелодию, способствовавшую раскрытию и очищению чакр. Мэй как-то объяснила ему, что их количество соответствует семи нотам гаммы. Арно не мог бы сказать, почему он решил, будто она в эту минуту исполняет именно такую мелодию. Особый оттенок тона? Или более глубокая пауза? Но разве возможно слышать цвета и полутона? Опираясь на раковину, он медленно встал, стараясь не пропустить ни малейшего нюанса в звучании.

Он ощущал восторг и необычайную уверенность в себе, словно сразу обрел всю силу, которая будет поддерживать их обоих, — сейчас и еще многие и многие годы. Это нисколько не пригнуло его к земле, наоборот, он чувствовал, что парит в вышине. Он преисполнился уверенности в том, что она будет принадлежать ему, вся целиком, во всем своем непередаваемом великолепии — духовном и физическом. Божественно сладкие звуки все неслись и неслись, и Арно, уже почти сходя с ума, вдруг представил, что его возлюбленная сейчас не сидит в английском захолустье, а несется в вышине, оседлав облачко с золотистой каемочкой, в сверкающем рогатом шлеме. Вот оно! Его час настал.

Необычайный прилив энергии требовал каких-то немедленных свершений, и Арно выхватил цветы из ведерка и огляделся, ища, чем бы их обвязать. На глаза, как назло, ничего не попалось, и он обернул букет чайным полотенцем. Его стратегический план состоял в том, чтобы вручить букет, сделать несколько комплиментов по поводу благородства ее души, изящества речей и невероятного женского обаяния, отвесить учтивый поклон и удалиться. Пожалуй, он с этим справится. Сказать несколько сладких слов? А почему бы и нет?

Он сунул свой стих меж цветочных стеблей и быстрыми шажками засеменил к двери, как вдруг мелодия оборвалась посреди музыкального лада, где-то между сердцем и солнечным сплетением. Арно застыл на месте, весь превратившись в слух, но молчание затягивалось. Что там могло случиться? Может, ей стало плохо? Он вздрогнул, но здравый смысл возобладал: Мэй не могла заболеть. Ее рубенсовские пропорции, ее роскошный бюст, ее сияющие глаза — все свидетельствовало, что ее физическое естество несокрушимо. Возможно, она просто сделала паузу, чтобы подтянуть струну или дать отдых руке. Но почему посредине музыкальной фразы? В этот момент до него долетел звук, еще более удививший его: жалобный, похожий на стон, прерываемый всхлипами. Сначала Арно показалось, что это пение. И правда, звучало очень мелодично. Своим настроением оно напоминало средневековые лирические баллады, исполняемые под аккомпанемент лютни. Но тут раздалась особо драматическая каденция, и внезапно Арно открылась ужасная правда: это было вовсе не пение, а самый настоящий плач. Вне себя от ужаса и сострадания, Арно помчался по коридору. Мэй сидела со смычком в руке, склонив голову к инструменту, словно намереваясь играть. Щеки ее были мокры от слез, и классический профиль свидетельствовал о глубокой печали. Арно остановился на пороге. Сердце колотилось. Он не мог говорить. Не мог выдавить из себя ни единого слова утешения, не то что разразиться пылким признанием. Сначала Мэй даже не заметила его появления. Арно, все еще сжимая в руках обернутый полотенцем букет, нерешительно шагнул вперед. Она обернулась и тихо произнесла:

— Дорогой Арно, мне так без него плохо.

Этого оказалось достаточно. Мужество вернулось к нему, и с воплем: «Мэй, любовь моя!» Арно заключил ее в объятия и разразился беспорядочной страстной речью.

Дальше все происходило довольно сумбурно. Мэй поднялась с кресла с выражением скорее смущенным, но уж никак не испуганным; Арно, цеплявшийся за ее мощные, обтянутые атласом плечи, заскользил вниз. За сим последовала короткая любовная борьба с участием бесконечных складок шелка, с мельканием крепких, но изящных женских ножек, с россыпью синих цветов и розового дерева в изголовье ложа. Все завершилось громогласным вскриком, но было ли это выражением восторга или боли, сказать затруднительно.

Время близилось к семи вечера. Барнаби сидел, обхватив руками голову. Голова пухла от множества беспорядочных подробностей и деталей, мозг перегрелся от мыслей и отказывался работать. Лица, голоса, схемы, снимки. Целый лабиринт. И где она, та нить, которая выведет к свету? Возможно, она еще не обнаружена. А если обнаружится? Куда, к чему он ее привяжет? Многие материалы вроде бы совсем не имели прямого отношения к делу, но Барнаби не решался их выкидывать. У него затекли плечи, и он пошевелил ими, сначала приподняв, а затем опустив снова. Трой взглянул на свои ручные часы.

— В «Золотой лошади», наверное, сейчас проводят вечерние радения. Кружат в хороводах, стоят на голове или еще какой-нибудь дурью маются.

— Не говорите так, Гевин. Вдруг и вам суждено родиться заново.

— Сдается мне, было бы лучше, если бы те, кто ожидает перерождения, и вовсе не появлялись бы на свет.

Барнаби рассмеялся, а Трой недоумевал. С шефом так часто бывало: когда нормальные люди шутили, он даже не улыбался, а когда говорили вполне серьезно, он вдруг начинал хохотать.

— Уже поздно, шеф.

— А вдруг появится еще какая-то информация?

— Вы же вроде говорили, что сегодня день рождения Калли.

Барнаби поморщился. Ему не нравился сладкий тон, которым Трой всегда говорил о Калли.

— Ничего особенного мы не устраиваем. Правда, у нее сегодня еще и помолвка.

— Да? И где он работает?

— Он актер.

— Значит, на телевидении, — с наивной простотой заключил сержант.

Барнаби не ответил. Он снова уткнулся в кипу свидетельских показаний и отчетов. Сверху — копия допроса Гэмлина. Спрашивается: есть ли в нем или других отпечатанных материалах строка или предложение, которое может быть истолковано иначе, чем ранее? Какой-то факт, рассмотренный под другим углом?

Трой обратился к шефу с сочувствием:

— Я бы поставил в этом случае на толстяка-адвоката. Любой адвокат, который по собственной инициативе лезет с бесплатными консультациями и советами, вызывает подозрения. Большинство юристов возьмут с тебя полсотни просто для того, чтобы пошарить у тебя в кармане. Кстати, не считаете ли вы, что стоит получше приглядеться к этой парочке, мистеру Гибсу и Мэй Каттл? Тут хотя бы просматривается некий мотив, старинный нехилый особнячок, акры земли и еще коза в придачу. Я, конечно, понимаю, оба они косят под безобидных идеалистов…

— Безобидных идеалистов не бывает, — проговорил Барнаби, не поднимая головы. — Они в ответе за половину всех бед и непорядков в нашем мире.