Кэролайн Грэм - Смерть лицедея

— Давай, Дирдре, поживее. За это время мы бы уже успели по десять раз перерезать себе горло.

— Извини, Гарольд.

— Ничего, подождут, — сказал Дэвид. — Не позволяй этому сброду собой помыкать. Этому скопищу недоумков. — И торопливо добавил: — Простите мой французский.

— Боюсь, я тебя сейчас не слушала, — извиняющимся тоном прошептала Дирдре. — Ладно, посмотрим, что получилось. — Она подала бритву Эсслину, и тот принял ее с опаской. — Попробуй сначала на своем пальце.

— Я бы лучше попробовал не на своем, — сварливо ответил Эсслин и протянул бритву обратно. Дирдре любезно продемонстрировала на себе, что теперь этой бритвой порезаться невозможно. Эсслин хмыкнул и провел бритвой туда-сюда по костяшкам своих пальцев — сначала несильно, потом более решительно.

— Вроде бы неплохо. Ладно… Гарольд?

Эсслин подождал, пока на нем сосредоточится всеобщее внимание, потом встал посередине сцены в позу мученика: руки сложены на груди, глаза устремлены вдаль, оглядывая весь мир, — как позже заметил Тим, точь-в-точь Эдит Кэвелл [37] Кэвелл Эдит Луиза (1865–1915) — английская медсестра; расстреляна немцами. перед расстрелом. Громким, трагическим голосом он произнес:

— И из бездны своей печали вы будете молиться мне… И я вас прощу. Vi saluto! [38] Приветствую вас! ( ит. ).

А потом, запрокинув голову и взяв бритву в правую руку, он быстро провел ею по горлу. Среди собравшихся пробежал взволнованный шепот. Наступила гнетущая тишина, потом кто-то прошептал:

— Боже мой!

— Ну как?

— Можно было практически увидеть кровь, — взвизгнул Дон Эверард.

— Публика будет в восторге.

Эсслин самодовольно ухмыльнулся. Ему нравилась мысль, что публика будет в восторге. Гарольд обернулся и одарил всех удовлетворенной улыбкой.

— Я знал, что это сработает, — сказал он, — как только мне в голову пришла такая мысль.

— Я абсолютно уверен, — подал голос Николас, — что секрет нашего успеха заключается в идеях нашего руководителя.

— Конечно, не мне это говорить, — скромно потупился Гарольд, который говорил это постоянно.

— А разве не Дирдре это придумала? — во всеуслышание спросил Дэвид Смай.

— Дэвид, не надо, — шепнула Дирдре через стол. — Это не имеет значения.

— Дирдре озвучила мою мысль, — сказал Гарольд. — А я думал об этом уже несколько недель назад, когда постановка была еще на подготовительном этапе. Дирдре просто поймала мою идею, витавшую в воздухе, и озвучила ее. А теперь, если помощник режиссера закончила рисоваться, продолжим…

Но репетиция опять застопорилась, теперь уже из-за Китти, которая с совершенно белым лицом прильнула к мужу, обняла его обеими руками и уронила голову ему на грудь.

— Это выглядело так по-настоящему… — промяукала она. — У меня душа ушла в пятки…

— Ну, ну, котенок. — Эсслин погладил ее, как будто успокаивал испуганное животное. — Бояться совершенно нечего. Я в полной безопасности. Сама видишь.

И бросил самодовольный и извиняющийся взгляд поверх ее головы.

«Если она так же хорошо сыграет свою роль в сценах со мной, — подумал Николас, — я буду счастлив». Он взглянул на любовника Китти, чтобы увидеть его реакцию, но Дэвид продолжал разговаривать с Дирдре и не обращал ни на кого внимания. Николас оглядел остальных членов труппы. Большинство выглядели безразличными, один или двое явно испытывали неловкость, у Бориса вид был насмешливый, у Гарольда — нетерпеливый. Вентичелли, к удивлению Николаса, казались возмущенными. Он был уверен, что это не романтическое негодование. Несмотря на все их жеманство, кривляния и мерзкое подобострастие, Николас не считал, что Эсслин привлекает их сексуально. В сущности, они оба казались ему почти бесполыми. Скучные, холодные и более склонные к тому, чтобы строить пакости, нежели любить. «Нет, — догадался Николас, — они просто обижены, что предмет их низкопоклонства оказался столь неучтивым и неблагодарным, что прилюдно проявляет свою привязанность к кому-то другому».

А потом блуждающему взгляду Николаса предстало зрелище поистине шокирующее. Сидя чуть поодаль от остальных и полагая, будто никто ее не замечает, Роза смотрела на Эсслина и его жену. Ее лицо являло чистейшую ненависть. Оно было настолько неподвижным, что казалось, будто на него надета маска — столь сосредоточенное, столь сильное чувство оно выражало. Роза заметила, что Николас на нее смотрит, опустила свой испепеляющий взгляд и опять сделалась сама собой. Так что, когда полчаса спустя она в своей привычной экзальтированной манере покинула театр (волоча за собой шарф, роняя на ходу свой экземпляр пьесы, с разлетающимися полами шубы, в которой играла Раневскую, и восклицая: «Доброй ночи, ангелочки!»), он почти уверился, что все это сам себе вообразил.

Книгу доставили примерно за неделю до генеральной репетиции. Дирдре обнаружила на полу фойе небольшую бандероль, аккуратно обернутую в грубую бумагу. Бандероль лежала прямо у двери, под прорезью для почты. Дирдре подняла ее и повертела в руках. Спереди маленькими печатными буквами было выведено: «ГАРОЛЬД УИНСТЕНЛИ». Она положила бандероль в свою корзину и направилась в буфет, чтобы отнести туда две бутылки молока, а также пополнить запасы чая и сахара. Когда она вошла, Райли кинулся ей навстречу. Она поставила молоко в кастрюлю с холодной водой, потом нагнулась и почесала кота за ушами. Он позволял это до тех пор, пока не убедился, что гостинцев она не принесла, после чего поднял хвост трубой и удалился. Дирдре проводила его печальным взглядом, огорченная его меркантильностью. Только Эйвери он сполна одаривал своей кошачьей лаской и с довольным мурлыканьем терся об его ноги — впрочем, только Эйвери кормил его по-настоящему. Он покупал для кота рыбные обрезки, которые Райли вытаскивал из миски на пол и уплетал в свое удовольствие. Дирдре постоянно наступала на оставшиеся от кошачьей трапезы голубовато-белые рыбьи кости.

Он был красивым котом. Белая манишка и чулочки, пышные усы, белый кончик хвоста. Остальная шерсть была черной и блестящей, словно только что добытый уголь, но в последнее время с буроватым оттенком, который придавал ему слегка неряшливый вид. Райли был здоровый и полный жизни кот, и над одним глазом у него виднелась проплешина, оставленная когтями какого-то храброго соперника. Глаза у него были изумрудные, и, когда в театре гасили свет, они словно бы сами по себе блуждали между рядами зрительного зала.

Никто не знал, сколько ему лет. Он появился два года назад, внезапно выйдя из-за декораций во время прогона «Французского без слез». Необычайная, почти волшебная театральность его появления сразу всем приглянулась. Ему достались шквал аплодисментов, кусочек пикши (за которой Дирдре послали в «Аделаиду») и звание театрального кота. Однако изначальные его намерения были совсем иные, хотя объявить о них он не мог. Райли был приверженцем более традиционного жизненного уклада. Его ввело в заблуждение убранство гостиной в одной из сцен «Французского без слез», которое безвозвратно исчезло вскоре после его появления в театре, чтобы вновь появиться несколько недель спустя. Впрочем, это убранство ему не слишком понравилось. Ему хотелось простого, пусть даже скучного, дома, в котором была бы самая обыкновенная мебель и по крайней мере одно человеческое существо, которое относилось бы к нему с должным почтением. Он часто пытался увязаться за Эйвери, когда тот уходил из театра, но всякий раз был принужден возвратиться назад. Дирдре, которая всегда хотела завести домашнего питомца, с радостью взяла бы его себе, но у ее отца была аллергия на шерсть и пух.