Кэролайн Грэм - Смерть лицедея

— Джойс… вы такие добрые… вы с Томом. Не знаю, что бы я делала прошлой ночью… если бы… если бы…

— Ну, ну. — Джойс взяла Дирдре за руку, совершенно не думая, покровительственно это выглядит или нет, и обняла ее. — Мы очень рады, что смогли о тебе позаботиться.

— Какие прекрасные цветы… — Дирдре поднесла к губам кружку. — И кофе восхитительный.

— За это скажи спасибо Калли. Она не признает растворимого кофе. И за ночную рубашку тоже.

— Ой. — Лицо девушки потемнело. Она взглянула на широкие ярко-красные фланелевые рукава. Она и забыла, что Калли дома. Она помнила дочь Барнаби девятилетней девочкой и отлично знала, какого мнения Калли о ЛТОК — та без особого стеснения высказывала его еще подростком. Теперь она играет в Кембридже и, без сомнения, стала еще язвительнее. — Не думаю, что справлюсь даже с одним тостом.

— Ну и не ешь тогда, ведь ты только что проснулась. Но, наверное, ты хотела бы принять ванну.

Джойс не успела обтереть губкой лицо и руки Дирдре, как та ухватилась за край раковины, пошатываясь, будто зомби.

— Пожалуйста… я чувствую себя отвратительно…

— Я поищу для тебя какую-нибудь одежду. И теплые колготки. Боюсь, мои туфли будут тебе малы. Но, может быть, на тебя налезут мои резиновые сапоги. — Джойс поднялась. — Пойду наберу тебе ванну.

— Спасибо. Да, Джойс, — когда я ушла, они выяснили… то есть полицейские… кто?..

Джойс помотала головой.

— Я все еще не могу поверить, — лицо Дирдре искривилось. — Какой ужасный вечер. Никогда в жизни его не забуду.

— Думаю, никто из нас не забудет, — ответила миссис Барнаби. — Ты можешь позвонить в больницу, пока набирается ванна. Я оставила номер возле телефона.

Когда Джойс ушла, Дирдре надела очки и уселась на краю кровати, разглядывая себя в зеркальце на туалетном столике. Ночная рубашка Капли вздымалась вокруг нее, словно ярко-красный парашют. Такой же цвет у ран и свежего мяса. Шум бегущей воды напомнил Дирдре о пруде. Она вцепилась в край кровати. В ее памяти две картины накладывались друг на друга. Из перерезанного горла Эсслина — струйкой, ручейком, потоком — текла кровь, наполняя пруд и окрашивая воду в красный цвет. Ее отец вновь падал из лодки, скрывался под водой и появлялся на поверхности, а его лицо сияло, окрашенное багрецом. Он повторял это снова и снова, будто механическая кукла. «Боже, — подумала Дирдре, — я буду видеть две эти вещи всю оставшуюся жизнь. Всякий раз, когда я не буду занята. Всякий раз, когда я закрою глаза. Всякий раз, когда я попытаюсь заснуть. Всю оставшуюся жизнь». Она бессильно прикрыла глаза руками.

— Привет.

Дирдре подскочила. В дверях стояла Калли, похожая на угря в синих джинсах. На ней также была футболка с надписью: «Merde! J’ai oublie d’eteindre le gaz!» [80] «Черт возьми! Я забыла выключить газ!» ( франц. ). .

— Тебе эта рубашка идет гораздо больше, чем мне, Дирдре. Забирай ее себе.

«Это самый язвительный намек на мою полноту, который я когда-либо слышала», — заметила про себя Дирдре. И чопорно ответила:

— Нет, спасибо. У меня дома несколько пижам.

А потом подумала: «Что, если Калли просто пытается выказать доброту. Тогда какой грубой и неблагодарной я выгляжу».

— Ладно. — Калли непринужденно улыбнулась, совсем не обидевшись. У нее были превосходные зубы, ровные и ослепительно-белые, как у кинозвезды. Дирдре однажды вычитала, что слишком белые зубы легко крошатся, словно мел. — Я просто зашла сказать, что на день рождения мне из Франции прислали отличный гель для ванн. «Чистотел и алтей». Он стоит в ванной на подоконнике. Бери сколько хочешь, — от него тебе станет гораздо лучше.

Калли собралась уходить, потом несколько раз смущенно оглянулась.

— Страшное дело произошло вчера. Мне так жаль. Я о твоем отце.

— С ним все будет хорошо, — торопливо ответила Дирдре.

— Не сомневаюсь. Я просто хотела сказать…

— Спасибо.

— Не расстраивайся из-за Эсслина. Он сам накликал на себя беду. Будь я королевой, приказала бы устроить народные гуляния.

Когда Калли ушла, Дирдре позвонила в больницу, и ей сказали, что отец отдыхает, а днем его осмотрит специалист, поэтому сегодня ей лучше воздержаться от посещения. Получив заверение, что ему сообщат о ее звонке и передадут привет, Дирдре направилась в ванную. Она испытывала облегчение и одновременно чувство вины из-за того, что у нее есть целый день, чтобы отдохнуть и прийти в себя перед тягостным визитом в больницу.

Она осторожно налила в колпачок «Essence de Guimauve et Chelidoine», опрокинула его в ванну и шагнула в приятно пахнувшую воду. Но когда она, расслабив тело и освободив голову от тревожных мыслей, уносилась куда-то в неведомые дали, новая мысль постепенно, нерешительно всплыла на поверхность. Эта мысль была слишком устрашающей, однако Дирдре, трепеща от возбуждения, собралась с духом, чтобы хорошенько ее обдумать.

Несдержанные высказывания Калли, относившиеся к бедствиям минувшего вечера, глубоко потрясли Дирдре. Ей с детства внушили, что о покойниках нельзя говорить плохо. Девочкой она думала, что иначе покойник придет и утащит тебя за собой. Впоследствии на смену этим опасениям пришла уверенность, что, во-первых, если хорошо отзываться об умерших, то они замолвят за тебя словечко, когда настанет твой черед, и, во-вторых, не очень благородно нападать на людей, которые не могут ответить.

Но сейчас, со смущением и некоторой робостью, она готова была признать, что испытывает чувство, которое — и об этом она всегда молилась — никогда не должно было закрасться ей в душу. Она вспомнила отношение Эсслина к своим товарищам по сцене. Его высокомерие и злой язык; его безразличие к их чувствам, его непоколебимую самоуверенность и чванство. Его насмешки и глумление над ее отцом. Задержав дыхание, крепко стиснув кулаки в благоухающей ванне, Дирдре более или менее отважно восприняла ужасную новость о себе самой. Она ненавидела Эсслина. Да. Ненавидела. Хуже того — она была рада его смерти .

Побледнев, она открыла глаза и уставилась в потолок. Она ожидала знамения Божьего гнева. Громовой стрелы. Когда в детстве ей говорили, что всякий раз, когда она говорит неправду, Бог вынимает пылающую громовую стрелу, и только всепрощающая любовь удерживает его руку, она пыталась вообразить себе это орудие возмездия, но ее младенческий ум неизменно рисовал дорожный указатель, увеличенный в сто раз и покрашенный блестящей бронзовой краской. Однако в данный момент ничего такого, даже отдаленно похожего, не проломило с угрожающим треском потолок ванной комнаты в доме Барнаби.

Когда Дирдре осознала, что этого никогда не произойдет и она может безбоязненно радоваться Божьей каре, постигшей Эсслина, который никому уже не причинит боли или обиды, на нее накатила мощная волна чего-то слишком сильного, чтобы именоваться облегчением. Словно бы ослепленная, она еще слабо верила в новую истину. Она чувствовала, как с ее плеч убрали громадное бремя, а с рук и ног сбили тяжелые оковы. Теперь она в любую минуту может подпрыгнуть до потолка, который остался целым и невредимым. Она чувствовала слабость, но отнюдь не беспомощность. Она чувствовала слабость, какую порой ощущают и сильные люди. Не хроническую усталость, а потребность отдохнуть и восстановиться. Ей захотелось съесть тост.