Александр Рыбин - Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека

Тут же засомневался: а не надоело ли мне? Но почему-то опять достал свою душегрейку и нежно погладил потертый кожаный переплет блокнота. Когда-то сюда я методично вбивал не только свои, но и чьи-то умные мысли (их гораздо более моих), чтобы при случае выдать за плод своего ума. Аккуратно выписывал целые фразы, кои можно было ввернуть при случае, чтобы барышня обратила на тебя внимание. Ну и всякие сопли… Блокнотик, родненький, тут много такого, что только для тебя, для твоих страниц, — ни для кого более. Я и не открывал тебя года три, а однажды, был грех, даже хотел тебя изничтожить на костре инквизиции, но что-то помешало — наверное, наша с тобой общая память… Что-то мне подсказывало, что ты еще пригодишься. К тому же полблокнота еще не заполнено и девственно чистые страницы покорно ждут своего хозяина. Да и событий изрядно поднакопилось за прошедшее время. Я, было, потянул за ляссе — шелковая ленточка услужливо подсказала, на каком моменте жизни я остановил свой письменный марафон, — но тут же осекся: пускай то, что было, останется в прошлом; не буду до поры до времени ворошить его… при таком изумительном настоящем!!!

Поставил точку, а потом, презирая все знаки препинания, воткнул, как копья и ли свернутые знамена, три восклицательных знака.

23 января

И вот оно, неожиданное по времени, но долгожданное по жизни приглашение! Теперь мне кажется, я ждал этого предложения и это было смыслом моего бытия. От такого подарка, конечно же, грех отказываться. И мне необходимо пройти эту юдоль, чтобы почувствовать себя настоящим мужчиной. Такое может быть раз в жизни. Интересно, а если бы мне предложили полететь на Марс в одну сторону с последующей возможностью организовать там первую колонию землян? Наверное, я бы тоже согласился. (Здесь я, правда, задумался и зачеркнул слово «согласился», а поставил вопросительный знак и вывел неровным почерком: «чуть — чуть подумал».) А тут вам не Марс, а наша старушка Земля, исхоженная вдоль и поперек, но от этого не ставшая менее притягательной для любознательных. Кто же не мечтает пройти по морям и океанам через полмира, да еще на паруснике, собственным корреспондентом… Красота!!! Осталось только доказать, что ты лучший. И что это именно твой шанс, а не чей-то еще.

10 февраля. 15.55

Надо непременно зафиксировать это время. Кажется, именно мою кандидатуру поддержали в Союзе журналистов. Искренне жаль Бубнова, которого «завалили»; он что-то там пытался острить в мою сторону, что посылают сопляков, — я ему в ответ порекомендовал перечитать «Пятнадцатилетнего капитана», а что касается соплей, они проходят у кого-то раньше, у кого-то позже. Он тут же осекся и воззрился на меня тяжелым и мудрым взглядом галапагосской слоновой черепахи.

Ну да, я молод, амбициозен, но именно ваш покорный слуга удостоился губернаторской премии за журналистское расследование. Да, я нескромен. Может быть, в дальнейшем, когда мне будет за сорок или за пятьдесят, как несчастному Бубнову, я буду неприхотливо почивать на лаврах и давать дорогу молодым. А сейчас я кричу во все горло! Ура!!! Я иду в плавание на паруснике «Надежда»! Накропал каракулями «в плавание» и вспомнил, что плавает только… Конечно, я ухожу в поход на настоящем трехмачтовом фрегате под названием «Надежда»! Что-то много появилось восклицательных знаков в последнее время.

В кабинете заместителя главного редактора газеты «Вечерний город» было прохладно. Сюда почти не проникал гул машин с Большой Садовой; правда, иногда доносились свистки маневровых электровозов и электричек: рядом находился пригородный желез нодорожный вокзал. Зам главного Татьяна Владимировна, близоруко щуря глаза, долго вглядывалась в улицу, будто там, за окном, происходило что-то ужасно интересное; потом неожиданно юрко развернулась, обратив к Илье свое красивое, ухоженное лицо. Смотрела она на него с легкой укоризной и грустью.

— Это, конечно, твой выбор, и я его уважаю. Кстати, ни для кого не секрет, что последнее время ты не очень-то утруждал себя работой… То, что ты писал, мягко говоря, меня не совсем устраивало. Тем не менее, я, наверное, пойду тебе навстречу. Но у меня есть условие…

— Да, я очень признателен. — Илья попытался приподняться из глубокого кресла.

— Сиди, — она поморщилась. — И тут нет заслуг твоих дедушки и бабушки. И мамы, — добавила она, чуть помолчав. — Просто я верю в тебя! А что касается… — Споткнувшись в середине фразы, она нервно стала перебирать какие-то бумаги на столе, потом, спохватившись, продолжила чуть язвительно: — Ты же знаешь, как я люблю вашу семью. Господи, какие родственники за твоей спиной!.. Думаю, догадываешься, почему я напомнила вашей милости, о твоей родне.

Татьяна Владимировна знала, о чем говорила, так как дружила с матерью Ильи с пятого класса и своими близкими, почти родственными отношениями они отвергали сентенцию, что женской дружбы не бывает.

— Они, твои родные, я знаю, тоже в шоке. Кошмар! Четыре месяца — сплошная вода! С ума можно сойти. У тебя же нет опыта в подобных делах, никакого! И опять же, бывают кораблекрушения…

— Даже в ванной можно захлебнуться, — сыронизировал на язвительный тон шефа Илья, но тут же осекся, увидев, как ее задела его шутка.

— Не надо оттачивать сардонический стиль разговора подчиненного с начальником на своем руководителе. Все — таки по отношению ко мне это запрещенный прием.

Она снова замолчала, перебирая бумажки на широком редакторском столе. Потом украдкой взглянула на него:

— Повторяю, я почему-то верю в тебя. У тебя есть несомненный талант! Когда тебя накрывает, на тебя любо — дорого смотреть. Ты только не очень-то зазнавайся. Это всё я тебе авансом говорю. Так вот… — Она опять подошла к окну. — Я тебя, конечно, отпущу в это опасное путешествие, только с одним условием: что ты готовишь материал, и не просто про природу и голубые моря и океаны с чайками и пингвинами, а непременно с экскурсами в историю. И еще добавь туда интриги, драматизма и экшена. Ты это умеешь. Хотя я думаю, что там будет и так много чего такого… Сможешь каждую неделю присылать мне материал на пятьсот — семьсот строк?

Она повернулась и испытующе посмотрела на него.

— И главное, чтобы привязка всей истории имела отношение к Ростову, чтобы было предельно ясно, откуда всё началось. У меня даже идея одна есть… Ну, как, сможешь?

— Семьсот строк — легко.

— Смотри, нужно выдержать этот темп. Мне надо не просто пустое описательство, а…

— Почувствовать себя ковбоем.

«Почувствовать себя ковбоем», любимое выражение Татьяны Владимировны, подразумевало всё: и драйв, и напор, и необычный сюжет, и неожиданную развязку… В общем, всё, чтобы газетную страницу открывали с нетерпением, чтобы ее ждали и обсуждали. И всё это было в биографии газеты «Вечерний город». Конечно, не всегда. Но Татьяне Владимировне, когда она видела, что интерес к газете стал угасать, а тираж — падать, всегда удавалось нащупать нить Ариадны и вывести «Вечерний город» из очередного тупика, подняв издание на новый уровень.