Александр Рыбин - Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека

Череда легких побед постепенно превратила в простую, обыденную процедуру, то таинственное, скрытое от посторонних глаз волшебство, когда одно слово или нечаянное прикосновение вдруг рождает бурю чувств. Бессонные ночи, отказ от еды, особая глухота, когда весь мир вдруг сублимируется в одном человеке и человечества как такового уже не существует вовсе… Мир вообще может превратиться в глоток воздуха, каплю воды, жажду или голод. Само существование порой зависит от его или ее взгляда в твою сторону. Муки ревности, бессмысленность существования без второй половинки и еще много такого, что и не выразишь словами, что всегда было главным мерилом болезни под названием любовь, — всё это напрочь отсутствовало в Илье. Казалось, навсегда. А тут было удивление: с тобой даже не хотят говорить. И кто? Девчонка. Одета в робу, тельняшку, ногти без всякой пилки… Что она возомнила — морячка! И эти — курсантики…

Чем больше Илья об этом размышлял, тем больше раздражался. Выходил он из себя оттого, что все мысли почему-то возвращались опять к ней — курсанту Фуфаевой. К Маше. Память услужливо вытаскивала файлик с изображением беззащитной жилки, пульсирующей на ее белой, незагорелой шейке, и чуть испуганных лазоревых глазищ. И как она гордо встала, как пошла легкой походкой…

Он отгонял эти образы, возникающие перед его глазами, пытался настроиться на деловой лад. Но это удавалось с большим трудом. Он сам на себя за это злился. В конце концов, это обязательство в пятьсот-семьсот строк для «Вечернего города» он бы раньше выполнил за один присест, а тут всё давалось с таким трудом и досадой на самого себя.

Илья тащился от одного борта к другому, с верхней палубы и обратно в трюм как неприкаянный, среди вечно занятых чем-то курсантов, боцманов, матросов, и ему казалось, только он один здесь, на паруснике, лоботряс и изжога. Ему первый раз в жизни показалось, что никчемность — это он. А эти ребята в синих робах — будущая гордость морской России. Ну ладно. Это пацаны, им можно покорять моря и океаны, а что делает здесь она — Маша Фуфаева? Наконец он понял, почему ноги сами собой гонят его по палубам. Он опять искал встречи с Машей.

Ну вот, кипятился он еще больше, неужели он заболел особой морской болезнью? На суше он никогда не думал о дочерях Евы в превосходной степени. Никогда! «А не называется ли этот приступ любовной лихорадкой? Лечить ее надо работой, — решил Илья. — Вперед, к "клаве"! Мой друг комп, спаси меня!»

Работа его, до этого не очень-то утомительная, — написать сколько-то строк о дне, который прошел, подкрепив его двумя-тремя фотокадрами, — превратилась в сущий ад. Ему казалось, что он разучился писать. Исчезла «легкость пера», которой он так гордился. Он буквально выдавливал из себя по строчке репортажи, чтобы отнести их на подпись Ширшовой и на утверждение капитану для отправки рожденного в неимоверных муках творения в контору, во Владивосток. Стыдно было перед профессором Смирновым и Татьяной Владимировной за то, что он стряпал в тиши каюты под номером «двести четыре», которая находилась в кормовом отсеке на твиндечной палубе ниже ватерлинии, всякую лабуду на морскую тематику.

В море не очень-то наскребешь новостей, которые были бы интересны университету, пытался жалкими аргументами усыпить он свою совесть. И сам же не соглашался с собой. Надо было искать неожиданные ракурсы и подключать аналитику. Тем более с тобой никто особенно не хочет делиться информацией. Иногда внутренняя полемика с самим собой повергала его в депрессию, но он недолго поддавался унынию и хандре: ему обязательно хотелось разобраться, что на самом деле происходит на паруснике. Тут была какая-то тайна, пока не очень понятная ему. Но, как истинному журналюге, ему хотелось докопаться до истины…

Каюта № 204, 23–57, на краю сознания и чего-то еще…

Посылаю, как борзописец, на мой взгляд, бесполезную информацию. Кто ее читает? Ну, может быть, родители курсантов, которые в онлайн — режиме следят за своими чадами в походе. Пишу снова и снова одно и то же: спустили косые и брасопили на фордевинд. Следующим утром с фордевинда на бакштаг; впрочем, недолго музыка играла — обратно идем на фордевинде. Ах, я расширяю свой кругозор! А на самом деле хожу с поклоном к боцману Роме, и он разъясняет, чего мы убирали, чего поднимали, но тем не менее я умнею на глазах: операция, которую курсанты сделали в какой уж раз, называлась «убрать паруса на гитовы и гордени», чтобы снова через два часа поднять паруса и идти на фордевинде.

Мне кажется, в это время уже все ненавидели старпома, который командовал на мостике. Ан нет, никого это не напрягает, кроме меня, который, впрочем, ничего не делает, а только путается под ногами. Уже чуть позже начинаешь соображать: это же морская выучка, в море ты не можешь действовать в одиночку, а то погибнешь. Пацаны действуют как единый организм. Что бы представляла собой красавица «Надежда» без экипажа, предоставленная сама себе? Риторический вопрос.

Немного о наших буднях.

Вечерами идут шахматные поединки в рамках судовой спартакиады, а также подтягивание. Некоторые монстры типа братьев Орликовых подтянулись более чем по пятьдесят раз. Конечно, смотришь на них — аполлоны. А что у них в голове? Оказалось, они и по учебным дисциплинам не на последних ролях.

Тут недавно обнаружил, что в учебной штурманской рубке идет работа с навигационным оборудованием и картами. Как-то сунулся туда вечером, а там, оказывается, сдают зачет по огням маяков. Во как! Приперся в радиорубку предложить Александру партийку в шахматы, а там он курсантам показывает, как подавать — тьфу — тьфу, конечно, — сигнал бедствия в экстренном случае. Тут же почерпнул совершенно ненужную мне информацию, что международный позывной нашей «Надежды» — UABA, под этим именем её знают в эфире. Ретировался из рубки. Тащусь дальше. Один я неприкаянный, без особых обязательств и дел. Если не считать, что выдавливаю из своего мозга по капельке несколько фраз по поводу, где идем (а хотел сначала написать, как сухопутный джентльмен, «где плывем», но вовремя вспомнил, что я почти моряк). Итак, выжимаю каждый раз с огромным трудом: где идем, что произошло и что намечается. Всё это умещается в четыре — пять предложений. А когда-то я живописал бы это с большим чувством и восторгом на нескольких страницах. Что-то мне опять плохо. Неужели все — таки незаметно подкралась морская болезнь?

Что касается живности морской, есть ли она или нет, склоняюсь к мысли после вчерашнего случая, что есть. К нам на утрешнюю волглую палубу спланировали пара штук из отряда сарганообразных. Летучие рыбы потому и называются летучими, что стаями выныривают из воды и несутся над барашками волн довольно продолжительное время, чтобы опять исчезнуть в пучине морской. Я сначала вообще их принял за стайки каких-то мелких пташек. Рыбка сия — величиной с две ладошки, с большими прижаберными плавниками, по облику отдаленно напомнившая мне скумбрию, — именуется «азиатско — американский короткокрыл». Это я в инэте нарыл…