Александр Рыбин - Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека

Еще несколько страниц из записной книжки.

20 августа.

Идем через Тайваньский пролив. Глубина 20 метров. Накрапывал с утра дождь. Вчера пролетел рядом с парусником одинокий альбатрос. Чего они по одиночке летают? Повсюду окружают нас небольшие рыбацкие ржавые посудины, под китайским флагом. Тралят рыбу.

23 августа. Восточно-Китайское море.

С утра дождь. Первый раз проспал зарядку, не слышал радио.

23 августа. Ночь.

По периметру океана, будто огни театральной рампы. Это зажгли свои прожектора десятки рыбацких суденышек, таким способом они ловят кальмаров. Довершала эту грандиозную картину бархатный занавес звездного неба. Тихий шелест волны и почти художественное посвистывание ветерка в снастях.

Как известно, каждый морячок должен уметь достаточно прилично изъясняться на английском языке. И тут не поспоришь. Если уж вышел в международные воды, будь готов на вся кие там provide your contact information. И если ты не ответишь, затупишь — от этого зависит не только твоя жизнь, но и, может быть, сотни других. И в принципе если бы только по этим показателям выбирались будущие судоводители, то пацаны, познавшие море через парус, курсанты третьего курса морского университета, в основной массе были уже готовы. Они могли говорить почти свободно, не роясь в разговорнике, знали специальную терминологию на английском языке — в общем, в случае чего не посрамили бы честь русского моряка и родного Владивостокского морского университета.

Светлана Анатольевна Тузикова, преподаватель английского языка, была строгой, но справедливой. Курсантов она гоняла своим особым способом: увидев, что кто-то из них «плавает» по теме, она ласково, но при этом довольно нудно на чистейшем английском объясняла попавшемуся, что от возмездия никто не уходил и что язык выучить придется, если он хочет стать настоящим моряком. Кто бы спорил с ней!

Была она не красавицей. Приближаясь к возрасту «ягодки опять», пыталась найти свою любовь в стенах университетской кафедры, но что-то не сложилось. Разуверившись в том, что у нее будет своя семья, она погрузилась в учебный процесс и выныривала из него, только когда замечала какого-то особо тупого экземпляра, пытающегося овладеть ее любимым английским, без видимого энтузиазма. Тут у нее просыпались материнские чувства, она наседала на тунеядца до тех пор, пока тот, сам того не ожидая, начинал лопотать по-английски. Она была неудержима в том, чтобы дать лентяю шанс исправиться и постараться понять и выучить грамматическое значение, форму и ее синтаксическую функцию языка Байрона и ее любимого Уильяма Блейка. Получившие от нее «черную метку» становились отверженными; они всего боялись, даже собственной тени, они с криком убегали от нее в мужской гальюн или выпрыгивали из окна, лишь бы не встречаться с Тузиковой. В стенах родного университета им это с трудом, но удавалось, но плохо приходилось тому, кто попадал в ее нежные пухлые ручки на паруснике. Бежать было совершенно некуда, разве лишь на дно морское.

Когда курсант Курханов на первом же занятии, еще когда «Надежда» прокладывала себе путь в Черном море в сторону Босфора, не ответил на простецкий вопросик преподавателя, он даже и не понял, что его песенка спета. Тузикова тогда всех ласково опрашивала и наконец, обратив свои лучистые, цвета фисташки глаза на него, задала невинный вопрос: «How are you doing?» Курханов, в это время грезивший о своей девушке, вспоминавший последнюю их встречу на пирсе перед расставанием на долгие шесть месяцев и пытавшийся воспроизвести ее образ на обложке тетради, даже и не понял, что обращаются именно к нему, и тем более не смог сообразить, чего от него хочет эта тетка с дулей из соломенных волос на голове. Тузикова еще раз обратилась к нему и, не получив ответа на такой легкий вопросец, поставила в журнале возле фамилии Курханова галочку. Судьба-злодейка криво улыбнулась от предчувствия дальнейшего нелицеприятного факта в биографии курсанта Курханова. Если бы у него теперь спросили, как его дела, — он бы, вероятно, с тоской ответил: «Очень плохо».

Первый месяц ласковой пытки он еще как-то терпел, пытаясь скрыться от надоедливого преподавателя: просился в наряды, прятался в чужих кубриках, но постепенно Тузикова, поняв алгоритм его увиливаний от нее, стала настигать его. Эту мягкую, интеллигентную экзекуцию она проводила почти в каждом походе. Нельзя сказать, что Курханов не учил язык. Он его учил. Но дело было в другом: «возлюбив» очередного курсанта, Тузикова полагала, что теперь он должен догнать и перегнать всех, — тогда и только тогда она сможет отпустить его в свободное плавание.

Однажды ребята застали бедолагу плачущим. Они даже не сразу поняли, что произошло: здоровый двадцатилетний парень плакал навзрыд. Оказалось, что до этого два часа Тузикова мучила его сентенциями и стихами Одена Уистена Хью, оказавшего влияние на всю литературу двадцатого века и на нее лично. Она заставила его выучить одно стихотворение поэта, потом другое и третье, после чего у бедного Курханова случился нервный срыв.

Кульминацией их отношений стал Сингапур, когда она через старшего преподавателя не пустила Курханова в увольнение в город, полагая, что поэзия Одена Уистена Хью с лихвой заме нит ему знакомство с достопримечательностями Син гапура. Когда перед строем зачитали списки курсантов, увольняющихся на берег, и выяснилось, что Курханов не попадает в число счастливчиков, он побежал к Петровичу узнать, за что ему такая жизнь. Тот сказал: «Парень, учи английский язык, у тебя там образовался хвост. Ты, по-моему, такой единственный».

Курханов скрипнул зубами и помчался к себе в кубрик.

Но всё бы ничего, если бы все не повторилось в Хай фоне. Фамилия Курханова, вновь была вычеркнута из списков на увольнение. От такого вероломства он бросился вон из строя и побежал, куда глаза глядят. И надо же было такому случится, что он наткнулся на нижней палубе на Тузикову, которая как раз выходила из своей каюты: она спешила к трапу, чтобы отправиться в город очередной мечты Курханова. Дверь каюты никак не закрывалась; подслеповато тыкая ключ в замочную скважину, она не могла его туда вставить.

Курханов сначала пролетел мимо нее, потом резко затормозил и, повернувшись к милейшей Светлане Анатольевне, на чистейшем английском языке разразился тирадой, где упоминалась в уничижительном свете сама Тузикова, ее мама и далее по нисходящей. А также напоследок Светлану Анатольевну послали далеко и еще подальше на английском портовом жаргоне. Курханов особо при этом поблагодарил преподавательницу, что ему не удалось увидеть мечту его жизни Сингапур и благодаря её стараниям он не познакомился с жизнью вьетнамцев в городе Хайфоне.