Мария Воронова - Из хорошей семьи

Федор Константинович вздохнул:

– Это еще предстоит выяснить в ходе прокурорской проверки. Мне самому интересно, что они скажут, но я почти уверен, что Костенко склонил их к даче ложных показаний, и, честно говоря, рука не поднимется их за это судить.

Забыв про шов, Яна подалась вперед:

– Почему? Из-за них такие беды обрушились на порядочных людей…

– Яна Михайловна, вы поставьте себя на их место. Заслуженный работник следствия, ветеран Великой Отечественной войны и сыска, живая легенда, орденоносец предлагает вам просто вспоминать внимательнее и думать лучше. Рассказывает, какая огромная на вас лежит ответственность, взывает к вашей гражданской сознательности, ведь преступник обязательно должен быть наказан, и дает вам гарантию, что убийца именно Горьков, и никто другой. Вина его ясна, надо только чуть-чуть подкрепить ее для суда косвенными уликами. Ну вот положа руку на сердце, не вспомнили бы вы в таких обстоятельствах Горькова с незнакомым парнишкой?

Яна пожала плечами.

– Вот именно, Яна Михайловна.

– Надо же как… – она улыбнулась, – мы зацепились за этот «Фольксваген», за Колю Иванченко, и выяснилось, что они тут ни при чем, а Горьков все равно оказался невиновен.

Макаров улыбнулся:

– Вступая на путь познания, никогда не знаешь, куда он тебя приведет.

Вечером в палату заглянула медсестра и строго сказала, что Яну вызывают на укол.

Мама всполошилась, но медсестра таким строгим голосом произнесла: «Врач назначил», – что без дальнейших пререканий отпустила дочь в процедурный кабинет.

Яна пошла, думая, неужели это второй курс антибиотиков, а у нее и так на попе живого места нет.

В процедурном вместо медсестры обнаружилась знакомая фигура:

– Яночка? Це конспирация, – сказал Виктор Николаевич, – бо твоя мама меня до тебя не пускала… Ну як ты себе почуваешь?

Яна молча шагнула к нему, и Виктор заключил ее в свои объятия так осторожно, будто она была хрустальная, но Яна все-таки сказала:

– Ты обнимаешься, как диван.

Федору давно не приходилось бывать в горкоме партии, он уже и подзабыл тамошние порядки, что любой инструктор может кому угодно пустить под откос карьеру – и прекрасно это осознает, и чувствует себя ближе к богам, чем к человекам.

Сегодня главного прокурора принимал второй секретарь горкома, а это уже полноценный олимпиец, внушающий простым смертным страх и трепет, и, чтобы простой смертный Федька Макаров случайно не возомнил о себе лишнего, его промариновали в приемной почти час.

Но приняли любезно, предложили чайку и даже по рюмочке настоящего армянского коньяка, благо рабочее время близилось к концу.

Федор был с водителем, поэтому не отказался.

– Есть мнение, – сказал секретарь, покачивая в ладони пузатую коньячную рюмку, – и я думаю, вы с ним согласны…

Он выдержал эффектную паузу, но Федор тоже был не новичок в аппаратных играх, поэтому промолчал.

– Так вот, – продолжал секретарь, – есть мнение, что старые дела поднимать не нужно. Пусть ваш Пантюхин ответит за убийства последних трех парнишек и покушение на следователя как ее там…

– Подгорную, – подсказал Федор, – многообещающий молодой специалист, это именно она вычислила настоящего преступника.

– В общем, этого достаточно для высшей меры, верно?

Федор кивнул.

– Вот и прекрасно. А ворошить старую историю абсолютно ни к чему. Вообще уголовный мир оказал бы нам всем огромную услугу, если бы удавил этого подонка в камере прямо сейчас.

Федор развел руками:

– Просить их об этом мы не можем.

– Верно, верно. Итак, мы с вами поняли друг друга?

– Да, но как быть с семьей товарища Горькова?

– А что с ними?

– Ошибка следователя разрушила их жизнь…

Секретарь подался к Макарову и мягко, доверительно похлопал по плечу:

– Глубоко сочувствую, но мертвых не воскресишь.

– А репутация?

– Сами знаете, народная молва – штука тугая.

– Творческое наследие, опять же. Горьков был хороший детский писатель, почему бы не печатать его книги, когда будет доказано, что он никакой не маньяк, а достойный советский человек?

– Ну, знаете, не много найдется руководителей издательств, которые возьмут на себя смелость подписать в печать его книги. Нет, Федор Константинович, ворошить прошлое абсолютно ни к чему. Больше скажу: шельмовать такого заслуженного профессионала, как Костенко, – настоящая политическая близорукость.

– Вот как?

– Вы хотите обелить Горькова, но это все равно у вас не получится, уж поверьте мне. В народном сознании что замазано, то замазано. И потом, дорогой мой, я не юрист, но знаю, что реабилитировать можно того, кто был осужден, а Горьков умер в статусе обвиняемого. Вы его сыну не сможете даже выписать справку о реабилитации, так к чему этот сыр-бор?

Федор взял свою рюмку, тоже покачал в ладони, вдыхая упоительный аромат, немножко отдающий горечью прелых листьев. Секретарь прав, за трех пацанов и Яну Михайловну Пантюхин на вышку себе заработал, а дальше начинается донкихотство и борьба с ветряными мельницами. Если поднимать все старые преступления, это затянет процесс, а при грамотном адвокате может дойти и до оправдания, ведь прямых улик особенно-то и нет. Все держится на признании Пантюхина, сделанного в состоянии сильного душевного волнения. Хорошо доказано только покушение на Яну Михайловну, да и то… Показания несовершеннолетних хорошие адвокаты щелкают как семечки. Скажут: «Варя, а ты кого опознала? Мужчину, который напал на Яну Михайловну, или того человека, что приходил накануне в гости к твоей соседке?» И все. И посыпалось дело.

Так что пусть Сергей Васильевич Костенко доживает свой достойный век в почете и славе, убеленный, увенчанный и окруженный.

И ему, Федору Константиновичу Макарову, лишний плюс. Да, произошло ЧП, целый каскад нестандартных ситуаций, но прокурор держит руку на пульсе, во все вник, во всем разобрался и купировал без лишнего шума в полном соответствии с генеральной линией партии.

Мертвых не воскресить, сказал секретарь, и Федор это знает. Глаша лежит в земле и никогда не вернется к нему. И эта девочка Яна Михайловна тоже была на волоске от смерти, потому что когда-то Костенко гнался за показателями. Мертвые не воскреснут, но могут убивать живых.

– Я распорядился начать масштабную проверку, – сказал Федор.

– Это вы поспешили, – хохотнул секретарь, – но можно же ее свернуть…

– Боюсь, нельзя.

– Федор Константинович! Вы понимаете, что может начаться, если информация утечет в народ? Милиционер – маньяк, следователь какой-то гестаповец! Что люди подумают о всей нашей государственной системе?

Федор пожал плечами:

– Что подумают? Что система живая. Движется, совершает ошибки, замечает их, исправляет, развивается. Залечивает раны…