Роберт Гэлбрейт - Дурная кровь

– Не плачь, дедушка, – мягко сказала желтовласая Лорен, обнимая деда: у него выкатилась одна крупная слеза, побежала по мясистому носу и упала на деревянную столешницу.

Прекратив разговоры о Луизе и Криде, Такер как будто усох.

– Это на всю нашу семью подействовало, – сообщила Лорен, повернувшись к Робин. – Мама и тетя Лийса вечно трясутся, если мы с двоюродными сестрами приходим домой затемно.

– И правильно! – сказал Такер, снова утиравший глаза рукавом.

– И мы все с детства знали, что плохое реально может случиться, понимаете? – сказала Лорен, устремив на Робин свое невинное личико. – Что людей реально похищают. И реально убивают.

– Да, – ответила Робин. – Я это хорошо понимаю.

Потянувшись через стол, она мимолетно сжала стариковское запястье:

– Мы сделаем все, что в наших силах, мистер Такер, я вам обещаю. Будем держать связь.

Робин выходила из кафе с таким ощущением, будто она сейчас взяла на себя смелость говорить за Страйка, который ни сном ни духом не ведал о планах допроса Крида, а тем более о розысках Луизы Такер, но у нее уже не осталось сил для угрызений совести. Поплотнее запахнув куртку, она пошла в агентство пешком, и все ее мысли обволакивал жуткий вакуум, который остается после исчезнувших.

В час ночи Страйк ехал в направлении Стоук-Ньюингтона, чтобы сменить Робин, которая вела наблюдение за скромным террасным домом, куда опять явился Босс Жука: почти наверняка он там предавался неким компрометирующим занятиям, о которых неведомо как прознал Жук. Притом что из-за шантажа Жука начальник его чуть не бросился с Тауэрского моста, отказываться от своей непонятной привязанности к дому, где проживала Элинор Дин, он либо не мог, либо не хотел.

Ночь выдалась прохладной и ясной, хотя с ярко освещенной Эссекс-роуд звезды едва виднелись в вышине; из динамиков в «БМВ» доносился голос Барклая. Минула неделя с того дня, когда шотландец сумел увести БЖ с Тауэрского моста и убедил выпить по чашке кофе.

– Вот бедолага, как медом ему тут намазано.

– Да уж, – согласился Страйк. – Третье посещение за последние десять дней.

– Он мне грит: не могу, дескать, удержаться. Дескать, стресс там снимаю.

– И как это согласуется с его суицидальными мыслями?

– Суицидальные мысли, Страйк, у него от шантажа, а не от этих посещений.

– Он хотя бы намекнул, чем занимается в Стоук-Ньюингтоне?

– Я ж тебе сказал: он грит, что к ней не прикасается, но женушка, если прознает, от него тут же уйдет. Может, он в латексе? – задумчиво добавил Барклай.

– Чего?

– В латексе, – повторил Барклай. – Как тот перец, помнишь, у нас был – повадился в латексном комбезе на работу приходить, а сверху костюмчик.

– А ведь верно, – припомнил Страйк. – Давно его не вспоминал.

Сексуальные предпочтения клиентов обычно не задерживались у Страйка в памяти. Сейчас среди фоновых шумов он различал характерные звуки казино. Жук провел там не один час; Барклай вынужденно и незаметно составлял ему компанию в другом конце зала.

– Короче, – сказал Барклай, – долго мне еще тут копытиться? Это дорогое удовольствие, а ты сам твердил, что клиент и так жмется, лишку платить не станет. Давай я снаружи покантуюсь, пока этот дятел не выйдет.

– Нет, оставайся там, фотографируй и постарайся отследить какой-нибудь компромат.

– Вижу, сегодня Жук совсем укокошенный, – отметил Барклай.

– У них на фирме половина таких, кто вечно нос пудрит. Нам нужно что-нибудь покруче, если мы собираемся прижать этого гада, из-за которого люди готовы с моста бросаться.

– Да ты никак расчувствовался, Страйк?

– Твое дело – накопать хоть что-нибудь на этого сучонка и не делать слишком высоких ставок.

– Погубят нас не ставки, а бухло для затравки, – сказал Барклай и повесил трубку.

Страйк поднял оконное стекло и закурил, стараясь не обращать внимания на боль в затекших плечах и шее.

Как и БЖ, Страйк охотно использовал бы любой шанс отключиться от всех проблем и насущных задач, но у него таких возможностей не предвиделось. Те редкие минуты, которые выдавались у Страйка за последний год, отнимала болезнь Джоан. После ампутации спортом он заниматься не мог. Из-за неимоверной загруженности в агентстве встречи с друзьями были редкостью, встречи с родственниками приносили больше головной боли, чем радости, а сами родственники в последнее время его просто доставали. Завтра наступала Пасха, а значит, все близкие Джоан должны были собраться в Сент-Мозе, чтобы развеять ее прах над морем. В связи с этим скорбным событием Страйк готовился к утомительной поездке в Корнуолл и к вынужденному общению с Люси, которая в телефонных разговорах многократно давала понять, какой ужас вселяет в нее грядущее прощание. Снова и снова она сетовала, что в будущем не сможет даже приходить на могилку, и Страйк всякий раз улавливал обвинительный тон, как будто сестра ставила ему в вину безразличное отношение к последней воле Джоан. Кроме того, Люси выражала недовольство тем, что Страйк, в отличие от них с Грегом, не собирается оставаться в Корнуолле на все выходные, и бесцеремонно напоминала, чтобы он привез пасхальные гостинцы всем троим племянникам, а не только Джеку. Страйк уже предвидел, каково ему будет трястись над тремя хрупкими шоколадными яйцами, с рюкзаком и с воспаленной от непрерывных многодневных хождений культей, в поезде до Труро.

В довершение всего и незнакомая ему единокровная сестра Пруденс, и единокровный брат Ал вновь начали бомбардировать его сообщениями. Они, очевидно, воображали, что Страйк, наорав на Рокби по телефону, пережил необходимый катарсис и, раскаиваясь в собственной несдержанности, уже благосклоннее относится к перспективе поездки на юбилей отца и к последующему примирению. Ни на одно сообщение Страйк не ответил, но досадовал на них, как на укусы насекомых, которые нельзя расчесывать и приходится терпеть.

Однако все тревоги перевешивало дело Бамборо: оно не сдвигалось с мертвой точки, несмотря на долгие часы, потраченные им и Робин на распутывание загадочных событий сорокалетней давности. Назначенный срок неумолимо близился, но никакого прорыва до сих пор так и не случилось. Положа руку на сердце, Страйк не питал никаких надежд на встречу с дочерьми Вильмы Бейлисс, куда он вместе с Робин собирался этим утром, перед отъездом в Труро. А вообще, подъезжая к дому немолодой женщины, чем-то зацепившей БЖ, Страйк признался себе в том, что испытывает проблески сочувствия к любому мужчине, который отчаянно ищет хоть какой-то формы сексуальной разрядки. В последнее время ему все чаще приходило в голову, что те отношения, которые завязывались у него после расставания с Шарлоттой, служили единственным способом хоть ненадолго отвлечься от работы. Когда врачи поставили Джоан онкологический диагноз, его интимная жизнь и вовсе сошла на нет: длительные поездки в Корнуолл съедали все время, которое он мог бы посвятить своим личным делам.