Валерий Махов - Сезон мести

Порфирий, к примеру, стучал потому, что не мог не стучать. Стук для него был такой же жизненной необходимостью, как и отправление естественных надобностей. Бывают же коровы, которые не доятся, и собаки, которые не кусаются. Но немычащих коров и негавкающих собак не бывает. Вот и Порфирий стучал, как дышал, да и бог с ним, с Порфирием.

Саша другой. Его стук девяносто шестой пробы, его стук — четыре девятки Иссык-Куля.

В этот раз Саша пришел без опозданий, заказал себе «Б52» и, как всегда, не глядя на Антона, стал рассказывать.

— Понимаешь, Хозяин (это было его любимое обращение к Антону), был я случайным свидетелем одного разговора. На днях заглянул я в театр Пушкина, должок с осветителя получить, да, видно, перебрал чуток: мы с ним хорошей травки курнули. Пошел я в туалет нос попудрить и отъехал на параше. Часов шесть просидел на унитазе в позе роденовского мыслителя. Проснулся оттого, что услышал в другой кабинке разговор странный. Вначале подумал, что два пидора заперлись, чтоб друг друга взбодрить, а потом различил голоса — один пожилой, а другой помоложе. И разговор совсем не о проблемах секс-меньшинств. Пожилой, короче, инструктировал молодого, как грохнуть какого-то старого пердуна и пейзаж Моне стырить. Но вот что странно. Перед тем, говорит, как грохнуть, покажешь ему фотки, причем обязательно. Сейчас получишь десять тысяч, а после исполнения еще сорок. За эти деньги, говорит, не только ногу вылечишь, но и пару-тройку лет проживешь безбедно. И еще. Пожилой предупредил, что старик тот очень подозрительный, из квартиры сам почти не выходит, поэтому он ему позвонит и представит парня как своего племяша, который якобы кое-что от него привез. «После того как супостата грохнешь, — сказал напоследок пожилой, — устрой в квартире бардак, но ничего не бери и уходи сразу. Вот тебе пистолет с глушителем, фотки и деньги. Остальное после исполнения». Молодой спрашивает: «Как мне вас, папаша, найти?» А тот отвечает, что сам, мол, его найдет и что этот заказ не последний. Потом старик ушел, а молодой — следом за ним минут через пять. Я второго запомнил, могу портрет нарисовать.

— Поехали, — едва сдерживая волнение, сказал Антон и, не расплатившись, выбежал из бара.

С портретом подозреваемого в убийстве коллекционера Борисова, нарисованного свободным от многих предрассудков художником Маргеладзе Александром Юрьевичем, Антон поехал к своему другу, профессору Яковцову Евгению Павловичу.

Хирург от бога, Яковцов, будучи главврачом большой больницы, администрированием занимался мало. В отличие от многих своих коллег, добившихся определенных успехов в карьере, он был назначен главврачом не за выдающиеся услуги, а за феноменальное мастерство хирурга, огромный авторитет среди своих коллег и заслуженное уважение пациентов. Он был моложе отца Антона, но для самого Антона значительно авторитетнее. Так как чисто по-человечески был гораздо добрее и бескорыстнее. Он не исповедовал правило «Лечиться даром — даром лечиться». Он был человеком широкой души и прогрессивных взглядов.

Ежедневно оперируя по несколько больных, Яковцов радовался, как ребенок, каждой удачной операции и воспринимал как личную трагедию каждую неудачу. При этом он был прекрасным мужем для своей красавицы жены, хорошим отцом своим детям и верным и преданным другом для своих друзей. Антон гордился дружбой с таким человеком и не уставал повторять, что если клятву Гиппократа придумал сам Гиппократ, то Пироговы, Амосовы, Шалимовы и Яковцовы, неукоснительно исповедуя ее как молитву, донесли до наших дней, не опошлив и не извратив ни одной буквы. На этих и других добросовестных людях держится сегодня вся наша многострадальная медицина.

Антон знал, что в милиции, где он уже много лет работал, людей, подозреваемых в совершении преступлений, бьют. Он знал и то, что некоторых даже пытают. Он только не мог понять одного. На календаре двадцать первый век. Загнивающие америкосы придумали электрический стул. Они же придумали и детектор лжи. Мало того, этот самый детектор лжи уже много лет стоит на страже закона и порядка. А у нас депутаты до сих пор не могут подвести под использование полиграфа законодательную базу.

Министры внутренних дел приходят и уходят, а показатели раскрываемости, будь они прокляты, остаются! Ведь все, казалось бы, предельно просто. Уберите показатели и сроки раскрываемости, расшифруйте каждому следаку понятие презумпции невиновности — и истязания сразу же уйдут в небытие. Оставьте прокуратуре единственную свойственную ей функцию — надзирать. Заберите у нее кормушку под названием «следствие», и будет порядок. Не только зачитывайте, но и дайте задержанным воспользоваться своими правами на защиту, и не будет беспредела! Все просто, все на поверхности, но до сих пор бьют, пытают, истязают, убивают даже — и ни одна сволочь за это не пострадала!

Весь этот правовой винегрет пронесся у Антона в голове, когда он увидел в обезьяннике дежурки Батона. Задержанный карманник с такой надеждой и мольбой смотрел на Антона, что тот не выдержал и попросил доставить Батона к нему в кабинет.

Когда Батона привели, Антон снял с него наручники и долго не мог успокоиться, глядя на избитого, измученного и сломленного человека. Под грязными ногтями некогда музыкальных пальцев запеклась кровь. Лицо было чистым, но все тело синим. Его били валенком, в котором была двухкилограммовая гантель. По словам Батона, мочился он кровью, так как одна почка поплыла, а щель между зубами была выпилена маникюрной пилкой.

Батон, задыхаясь от рыданий, рассказал Антону, что признался в нескольких убийствах и грабежах.

— Антон Януарьевич, вы же знаете, я «щипач». Я от мокрого так же далек, как натурал от пидора. Зачем мне на старости лет этот геморрой?! Завтра повезут на выводку, на хату коллекционера закреплять показания на камеру, и гаплык. Потом в суде не отмоешься. Загрузят, что сухогруз, мокрым дерьмом по ватерлинию, и плавай себе, Батоша, капитаном вечного плавания.

— Успокойся, Батон. Подбери сопли. Сейчас я пойду к руководству и договорюсь, чтобы тебя сегодня свозили на детектор лжи. Если на детекторе не обосрешься, я тебя вытащу. Только явок больше не пиши, Дарья Донцова хренова. За ночь столько накатаешь, что за годы потом не разгребешь. Все, Батон, успокойся. Черная полоса закончилась. За ней будет серая. Ну а до белой нам еще далеко, попыхтеть придется. Все, дуй в камеру, терпигорец. Мне еще многое надо успеть, чтобы все получилось.

Батон вытер слезы, прижал руки к груди и вслед за сержантом вышел из кабинета.

«Центр детекции лжи и подбора персонала» работал полулегально. С одной стороны, разрешающие документы были в порядке, с другой, законодательно детектор лжи, так называемый полиграф, не был разрешен. То есть он как бы не был запрещен, но закон о его применении при проведении оперативно-следственных действий потерялся в пыльных архивах Верховной Рады.