Валерий Махов - Сезон мести

Рябинов Игорь Анатольевич, или Полиграф Полиграфыч, как его по-дружески называли коллеги и близкие, очень рано понял, что за детектором будущее. Будучи к.м.н. и довольно известным в городе психиатром, он бросил достаточно успешную частную практику и, слывя большим авантюристом, с головой ушел в новый бизнес. И, как выяснилось, не прогорел. На смену алкоголикам и наркоманам, которых никакая кодировка уже не брала, пришли те же алкоголики и наркоманы, только в наручниках. Теперь их не нужно было лечить. Не нужно было бегать с бубном и шаманить, заклиная их детьми и напастями. А нужно было узнать: да или нет. И Рябинов давал ответ с вероятной достоверностью девяносто семь процентов.

Кривая раскрываемости его друзей резко пошла в гору, методы дознания перестали походить на методы средневековых инквизиторов. И обе стороны были довольны. Кроме спецконтингента и толпы ревнивых жен, которые таскали сюда своих блудливых мужей и, заламывая унизанные перстнями пальцы, умоляли сказать имя соперницы.

Хитрые мужики за сутки до экзекуции прибегали в кабинет и на коленях за все золото мира молили Рябинова договориться с детектором. Игорь терпеливо объяснял им, что обмануть полиграф нельзя, и они, убитые и раздавленные, уползали к своим женам каяться и замаливать грехи.

В этот день позвонили знакомые опера и попросили Игоря провести тестирование серийного убийцы-маньяка. Они сказали, что уже поработали с ним и что он признался в нескольких эпизодах, но никак не вспомнит, где спрятал трупы и орудия преступлений.

Поэтому Игорь должен так составить вопросы, чтобы, во-первых, можно было бы с уверенностью подтвердить, что подозреваемый действительно маньяк, а во-вторых, привязать его хотя бы к одному эпизоду.

Случай серийного маньяка был первым в его практике с применением детектора лжи, и Игорь с интересом и азартом взялся за дело.

Сидя дома за столом, Белка красивым, ровным почерком составила список своих врагов. Это был не длинный, но страшный список. И первым номером в нем значился Он, самое слабое и неожиданно болезненное звено этой кровавой цепи.

…Ты не наказываешь, Господи. Ты испытываешь.

В большой черно-белой квадратной комнате руководитель центра детекции лжи Рябинов Игорь Анатольевич закончил тестирование следственно-арестованного. Трое оперов, надев на зэка наручники, вывели его в коридор. В комнату вошла стажер Кукушкина и своим роскошным низким голосом осведомилась у доктора:

— Могу я узнать результаты тестов?

— Они будут готовы через пару часов, но, признаться, должен вас разочаровать. Уже сейчас можно утверждать, что он попросту оговаривает себя. Он не убивал. Даже учитывая то, что сопровождающие его гориллоподобные опера не похожи на ночных сиделок дома для престарелых, что наручники передавили запястья и я не мог нормально измерить давление, и прочее, и прочее, и прочее… В любом случае я вынужден вас огорчить: он невиновен.

Кукушкина, прогнувшись Багирой и лениво улыбнувшись, неожиданно серьезно спросила:

— А почему вы думаете, что меня это огорчает?

В шикарной спальне дорогого загородного дома профессор Голицын, облаченный в кожу с заклепками, резвился с молодой длинноногой и длинноволосой девушкой в карнавальной маске. С игривостью в голосе она напоминала ему правила ролевой секс-игры:

— Яник, плохой мальчишка, твоя хозяйка недовольна тобой, репетируем в последний раз, а потом снимаем. Если сейчас все сделаешь, как я скажу, я гарантирую тебе вечную эрекцию и космическую поллюцию. Итак, у тебя скорбное выражение лица, как будто тот мент, которого ты сегодня резал, умер под ножом. Камера должна схватить всю боль утраты. Ты тяжело садишься в кресло, берешь ручку и разборчиво пишешь: «В смерти моей прошу никого не винить, кроме моего прошлого». Потом, не глядя на полку, берешь пистолет, подносишь к виску и нажимаешь на курок. После того как клацнет холостой выстрел, я выбегаю из-за ширмы и, увидев, что ты мертв, с криком отчаяния падаю на колени и исполняю последний минет. Звучит токката и фуга ре-минор Баха. По мере исполнения ты начинаешь дергаться и — о чудо! — кончая, оживаешь. Принцесс, вообще-то, в сказках будили поцелуем, ну а принцев пока добудишься… Все понял, Яник?

— Все, моя госпожа.

— Ты будешь послушным мальчиком?

— Яволь.

— Ну, тогда начали.

Девушка, уйдя за ширму, которая находится за камерой, незаметно меняет пистолет. Звучит Бах, Голицын устало опускается в кресло, пишет прощальную записку, а затем, не глядя на полку, берет маленький никелированный пистолет, подносит к виску и нажимает на курок. Вместо сухого щелчка раздается страшный выстрел. Вся стена сзади забрызгана кровью и мозгами. Девушка в маске медленно, с улыбкой выходит из-за ширмы и со словами: «Сцена три. Дубль два. Рабочее название “Возмездие”. Снято!» — покидает спальню.

Не будучи поэтом, но благодарным пациентом, Антон к юбилею Яковцова написал посвященное ему стихотворение. Он страшно стеснялся, но стихи были написаны искренне, от всего сердца. Сейчас, идя по длинному коридору к профессорскому кабинету, Антон про себя повторял любимые строки:

Последнюю фразу Антон прокричал, уже входя в кабинет Яковцова и обнимая своего старшего товарища. Евгений Павлович был, как всегда, улыбчив, добродушен, гостеприимен.

«Ну не мужчина, а облако в штанах», — сказал бы Маяковский. Только облако было голубым (в хорошем — хирургическом — смысле этого слова).