Боб Альман - Опасное знание

Когда мы стояли в библиотеке возле красивого курительного столика и я любовался его юношеским портретом, он вдруг подошел ко мне вплотную и сказал, склонив голову набок:

— Герман Хофстедтер пишет только о трудовом нраве, а это далеко не самая интересная проблема в юриспруденции. Кроме того, он законченный догматик и доктринер. Эрнст Бруберг не умеет работать самостоятельно; его совершенно испортил Рамселиус с его дурацким методом.

Бринкман растопырил пальцы левой руки и указательным пальцем правой загибал их один за другим.

— Эрик Берггрен — одаренный малый, но он еще мало успел сделать, а Петерсон — из Лунда.

Он говорил со мной очень доверительно, но это была та самая доверительность «с позиции силы», которая не терпит никаких возражений. Закончив последнюю тираду, он вопросительно посмотрел на меня.

— Конечно, дядя Филип, вам виднее, — ответил я уклончиво.

Его левая рука вдруг опустилась на большой портсигар, стоявший на столе, и подняла его. Надо сказать, что в этот момент у меня появилось такое чувство, будто меня подкупают.

— Попробуй одну из этих сигар, — сказал Филин Бринкман.

Как пай-девочка, Ульрика налила нам всем кофе. Старик и тетя Эллен устроились на софе по другую сторону длинного стола, а я расположился со всеми удобствами в глубоком кресле. В одной руке я держал сигару, а в другой — чашку кофе и чувствовал себя очень уютно. Изредка я посасывал сигару. Она была недурна. Старик разбирался в таких вещах.

— Ты сейчас совсем как маленький дядя Филип, — сказала Ульрика.

В ее голосе звучал еле сдерживаемый смех. Она стояла возле окна на фоне бледных зимних сумерек. Я видел только ее силуэт. Старик мгновенно бросился мне на помощь.

— Не обращай на нее внимания, — сказал он покровительственно и помахал сигарой. — С нами она такая же заноза! Ничего, привыкнешь. Да и она с годами станет поспокойнее.

Я тоже махнул в ответ своей толстенной сигарой.

— А меня это нисколько не беспокоит, дядя Филип, — ответил я с достоинством. — Я даже не замечаю ее. Она для меня как воздух.

Я снова взглянул на Ульрику. Я чувствовал, что где-то там, в темноте, она улыбается сейчас своей широкой ослепительной улыбкой. Она стояла так, что я не видел ее лица, и она, очевидно, знала об этом.

У Ульрики Бринкман высокая грудь и полная, чтобы не сказать пышная, фигура. Однако благодаря высокому росту она все-таки кажется стройной. У нее крупное, но удивительно красивое лицо, большие голубые глаза и розовые щеки. От нее веет какой-то благоуханной свежестью. Когда я впервые увидел ее, мне показалось, что она похожа на свежеиспеченную булочку. Эта прекрасная женская плоть вызывает у меня невероятно сильное желание. Оно пронизывает меня с головы до пят. У нее длинные красивые ноги, и вся она мягкая, красивая и желанная и охотно идет навстречу моим желаниям, порой даже слишком охотно. У нее длинные светлые волосы, и вообще она олицетворяет собой тот тип белокурой красавицы, от которого южане сходят с ума, когда попадают в наши края. Ульрика похожа и на дядю Филипа и на тетю Эллен в дни их юности, а ведь когда-то они были очень красивой парой, пока их не изуродовало время.

— Иди сюда, — сказал я ей. — Тебе совершенно незачем стоять там и прятать от нас свое красивое лицо.

Ульрика ничего не ответила. Ленивым движением тела она повернулась к окну и, облокотившись о мраморный подоконник, стала смотреть на улицу. Передо мной был весь ее профиль. Порой, когда у меня бывало плохое настроение, в ее облике мне тоже вдруг удавалось разглядеть грушевидные формы. В такие минуты мне казалось, что ее тело состоит из двух половинок груши. Одна половинка перевернута и, образуя плечи и грудь, постепенно опускается к талии. Другая половинка образует нижнюю часть тела. При этом я пытался заглянуть в будущее и спрашивал себя: «Неужели она будет похожа на старика Бринкмана, когда станет постарше?» Ведь это несправедливо: у нее такой удивительно узкий таз, и вся ее фигура поражает изяществом… Но когда я по-настоящему злился на нее, мне начинало казаться, что вся она — это мешок груш, и в свое оправдание я мог лишь сказать, что здесь для меня самый надежный способ сделать карьеру на юридическом факультете. Этот старый испытанный способ дает, как в сказке, принцессу и полцарства в придачу…

— Пошел снег, — сказала Ульрика.

Потом она пододвинула кресло и села рядом со мной. Проходя мимо моего кресла, она слегка потрепала меня по волосам.

— Что мы будем делать сегодня вечером? — спросила она.

— Посмотрим, — ответил я. — Торопиться нам некуда.

Я сделал глубокую затяжку и выпустил дым прямо ей в лицо.

— Это тебе за маленького дядю, — шепнул я.

— Скверный мальчишка! — сказала она и надула губки.

В этот миг я почувствовал, как меня охватывает желание.

Дядя Филип и тетя Эллен по-прежнему сидели на софе и были целиком поглощены беседой. Речь шла о Манфреде Лундберге.

— Бедняжка Анна-Лиза, — говорила тетя. — Для нее это такой неожиданный удар!

— Едва ли неожиданный, — возразил старик. — Все знали, что у Манфреда плохое сердце.

— Скажите, пожалуйста, дядя Филип, — спросил я почти вкрадчиво, — кто будет вести семинар по гражданскому праву вместо Манфреда Лундберга?

— Наверное, Эрик Берггрен, — ответил он. — Но насколько мне известно, семинарские занятия начнутся лишь через несколько дней.

Пока мы пили кофе, разговор как-то не клеился. За окном быстро сгущались сумерки. Поднялся ветер, и снег неистово хлестал по оконным стеклам. Тетя Эллен зажгла настольную лампу.

— Хотела бы я знать, кто теперь проведет ревизию в благотворительном обществе «Бернелиус»? — вдруг сказала она. — Ведь Манфред умер…

С годами тетя Эллен все больше увлекалась общественной деятельностью. После члена городского муниципалитета госпожи Линдстрем-Лундстрем она являлась самой активной участницей всевозможных обществ и организаций во всем городе. Она была членом правления общества «Швеция-Франция», общества Красного Креста и женского клуба партии хэйре. Правда, она ничего не понимала ни в политике, ни в медицине, а ее французский язык оставлял желать много лучшего. Кроме того, уже в течение многих лет она была бессменным секретарем благотворительного общества «Андреас Бернелиус», в котором пост председателя занимала Эбба Линдстрем-Лундстрем.

— Тебе надо обсудить этот вопрос с госпожой Линдман-Лундман, — сказал дядя Филип.

— Линдстрем-Лундстрем, — поправила его тетя. — Но у нее столько дел! Она взяла на себя слишком много обязанностей.

— Не у нее одной есть обязанности! — проворчал старик.

Разговор, естественно, прервался. Секунду я наслаждался наступившей тишиной. Потом сам же ее и нарушил.