Семен Данилюк - Законник [сборник]

Егор похолодел, — разгорающиеся безумием глаза оперативника покатились из орбит.

— Да, пожалуй, так будет для всех лучше, — решился Матусенок.

Ухватив Судина за шиворот, подтащил его к дверце. Навалившись сверху, дотянулся до ручки. В салон ворвался шум скоростной магистрали. Вечер еще не наступил, и Ленинградский проспект был полупустым. ДЭУ неслась в правом крайнем ряду едва не впритирку с отбойником. Одно неловкое движение, и задержанный и впрямь вылетит из машины. А может, и не неловкое? Стремянный опасливо скосился на вышедшего из-под контроля напарника.

— Гоните, гоните, Евгений Геннадьевич! Выкину на ходу да спишем рапортом при попытке к бегству! — истошно орал Матусенок, подталкивая подозреваемого плечом к раскрытой двери, колотя по рукам, которыми тот цеплялся за всякий выступ. — Ну же, дурашка! Не препятствуй правосудию!

Егор, понявший, что его нешуточно убивают, упирался, извивался, выкрикивал угрозы, но осатаневший палач неотвратимо тянул его к бездне. Изловчившись, Егор сполз на пол, растопырил ноги. Тогда Матусенок, будто борец на ковре, ухватил его за шиворот и за брючный ремень и перевернул на живот. Так что голова Егора оказалась снаружи. Поток ветра заполнил легкие, хлестнул по ушам, в каком-то полуметре под собой увидел он шуршащий от скорости асфальт. Еще чуть вниз, и лицо сотрет до костей, будто наждаком. Отчаянным усилием Егор вздернул подбородок. Перед расширенными от ужаса глазами замелькал рваный металл отбойника, а над ухом тяжело сопел навалившийся убийца.

— Сначала мордой об асфальт. И — после затылком об отбойник! То-то мозги брызнут! — хрипел он, полный восторга.

Приноравливаясь толкнуть в последний раз, уперся в Судина-младшего ботинками. — Ну, привет Господу Богу! Уж что заслужил.

Мелкий камушек из-под капота бритвой резанул мочку уха.

— Не-ет! Скажу! Евгений Геннадьевич, все скажу! — завопил Егор.

Стремянный незаметно отер со лба испарину, кивнул Матусенку.

Тот неохотно сгреб подозреваемого за ворот, подтянул, сохраняя в неустойчивом положении.

— Ну! — поторопил он сквозь зубы.

— Томографы! — выкрикнул, задыхаясь, Судин. — Я продал два томографа с «наваром». Котька принимал дела, и все перепроверял. Он уже почти вышел на сделку. Только не знал, что это я. Не нарочно я, Евгений Геннадьевич! Вы ж не думаете, что я до смерти собирался? Хотел, чтоб на недельку-другую в больницу! Я б за это время все перетер с концами. Без умысла я. Это уж гадище Опенкин, чтоб меня на крючок посадить, засадил всю дозу. Неужто верите, чтоб на Котьку рука поднялась?

Егор расслышал, как клацнул над ухом злобный мент.

— Все подтвержу, подпишу, только, пожалуйста, уберите этого вашего!.. — вскрикнул он умоляюще.

— Ах ты, шкодник! — процедил Стремянный. Кивнул Матусенку. Тот рывком вернул мелко икающего подозреваемого в салон, брезгливо принюхался, швырнул ему на колени папку с прикрепленным чистым листом:

— Пиши, паскуда. В центре строки: Явка с повинной. — Злодейски сцыкнул: — А жаль! — То ли продолжая жестокую игру, то ли и впрямь жалея об упущенной возможности.

От Беаты Гулевский, несмотря на вечернее время, поехал в Академию.

Приближалась дата Международной научно-практической конференции, которую ежегодно проводила кафедра. Благодаря усилиям Гулевского, а до того — Машевича, конференция превратилась в форум для обсуждения глобальных проблем уголовной политики. Возможность сделать на ней пятиминутное сообщение считалась удачей для любого ученого. Предложение же выступить с научным докладом означало высочайшую степень признания и почиталось за честь. Присутствие на конференции представителей МВД, прокуратуры, Верховного Суда полагалось само собой разумеющимся.

Иногородние съезжались заблаговременно. Обустраивались и растекались по научно-правовым учреждениям, где у каждого были друзья и знакомые. Так что за два-три дня до начала конференции институты, университеты и академии Москвы превращались в дискуссионные площадки. Но еще за месяц до того кафедра, на которую ложились все организационные хлопоты, преобразовывалась в штабное подразделение и переходила на режим ненормированного рабочего дня. Естественно, стремился использовать всякую свободную минуту и сам Гулевский. К тому же возвращаться в пустую квартиру не хотелось, и он решил заночевать в кабинете, благо «аварийный» постельный комплект, заботливо упакованный Арлеттой, хранился на антресолях. Но ближе к двадцати одному часу из помещения следственного комитета позвонил Стремянный. Рассказал о признании Егора Судина.

— Высвистали из дома Цыпко. Сейчас оформляет протокол задержания. Завтра с утрева едет в суд за арестом, — сообщил он в завершение. — Вот теперь, Илья Викторович, пазл и впрямь собран накрепко. Конец.

В голосе его сквозила усталая гордость человека, завершившего тяжкий труд.

— Мрачный конец, — согласился Гулевский.

После этого думать о работе он уже не мог. Мысли неотвязно крутились вокруг Егора Судина. И всякий раз отступался не в силах поверить, что повод для убийства ближайшего товарища мог быть столь ничтожен. Узнав утром, что к гибели Кости причастен лучший друг его, Гулевский придумывал объяснения: ревность, ссора, состояние аффекта. Разгадка оказалась куда прозаичней, и оттого страшней. Понятно, что возможное разоблачение грозило начинающему корыстолюбцу серьезными неприятностями. Да и сурового отца с детства боялся. Но тот же отец оставался и надежнейшим его тылом. Стоило повиниться перед ним, и, хоть со скандалом, но проблема разрешилась бы.

Этот же вопрос: «Почему не побежал с повинной к отцу? Уж наверняка отмазал бы», — Егору задал Стремянный. Тот, хоть и напуганный смертельно, снисходительно усмехнулся:

— Еще б не отмазал! Только после бы зачмырил! Засунул в какую-нибудь лажовую дыру, из которой потом годами выбирайся. А я только-только коны наладил! Первое «бабло» пошло.

Опустела Академия. Прекратился непрерывный стук дверей, утихли голоса в коридоре. Пробежали через двор, кутаясь в шинели, слушатели, — засиделись в библиотеке ДСП перед экзаменом. Последними ушли продавщицы военторга. Эти ежемесячно, боясь недостачи, проводили внутреннюю инвентаризацию.

Гулевский застыл у окна. Во тьму погрузился центральный корпус. Лишь на первом этаже — бледный отсвет от дежурной части. Внезапно колодезная тишина нарушилась далеким, нарастающим, будто цунами, гулом. Гул начал расслаиваться на голоса, задробили каблуки по ступеням. Гулевский глянул на часы, отстучавшие полночь. Ночная депутация предвещала недоброе. Отчего-то подумалось, что так, затаившись за шторами, ждали сталинских арестов.