Сара Пэйнтер - Весь этот свет

– Чепуха. Антибиотики вылечат вас в кратчайшие сроки.

Он был очень милым. Иногда она путала его с кем-нибудь из внуков, он поправлял: нет, Грейс, я доктор Адамс, – и тогда она чувствовала себя очень глупо.

Грейс осмотрелась. Палата, конечно, стала совсем другой, но она узнала черную полосу, проходившую по полу. Она была вся в потертостях, и, как ни обидно было это признавать, дежурная медсестра оказалась права.

– Надо лучше полировать, – сказала Грейс и чуть не подавилась. Она забыла, что девочка с множеством мелких косичек по всей голове положила ей в рот ложку супа, и выплюнула все на стол. Девочка охнула и поднесла к ее рту еще одну ложку, но Грейс крепко сжала губы.

Она не чувствовала вкуса, ей хотелось только спать. Сны были куда интереснее, чем то, что происходило на самом деле, хотя, откровенно говоря, она не могла с уверенностью отличить одно от другого. К тому же она в самом деле устала. Тяжелые веки опустились.

И все же ее не покидало чувство: нужно сделать что-то еще, что-то напоследок. Всегда остается что-нибудь, что нужно сделать напоследок. Даже когда смена уже закончилась, ноги адски болят и от усталости вот-вот упадешь в обморок. В самом конце. Когда стоишь одной ногой в дверях и строишь планы на свободное время, обязательно кого-нибудь стошнит кровью или сестра ни с того ни с сего вдруг сделается неуклюжей и позовет тебя переменить бинты.

– Бинты?

Голос девушки прозвучал откуда-то издалека.

Нет, не бинты. Девушка. Юная. Грейс стало страшно оттого, сколько всего страшного может случиться с юной девушкой. Надо быть такой осторожной. Такой хорошей. Одна оплошность, и все испортишь. Как тогда, когда отглаженные бинты выпали из бельевого шкафа и рассыпались по всему полу. Что за бардак.

Дежурная сестра кричала на Грейс. Она опять что-то забыла. Нет, не про манжеты. Не про судна, не про утренние напитки. В кровати лежала девушка. Грейс смотрела, как она спит, и думала, чем ей помочь, что нужно вспомнить.

– Сестра пустит мои кишки на повязки, – сказала Грейс Эви.

– Не волнуйся, старая перечница, – ответила Эви, – я тебя прикрою.

Эви была такой же, как она. Молодой, красивой, полной задора. Не той старушкой, которая переписывалась с Грейс до самой смерти. Грейс почувствовала, как дыхание клокочет в груди. Как если вдохнуть суп, которым ее кормила девушка. Густой, желатиновый грибной суп. Ей никогда он не нравился, но бояться тут тоже было нечего… Она почувствовала, что бояться не нужно вообще ничего.

На ней было платье из серебра, и она знала, что прекрасна. Она видела себя в зеркале – шляпка со смешными острыми зубцами, в руке штука, похожая на копье, с одного конца спадают блестящие ленты. Она улыбнулась себе, и ей в ответ ярко накрашенными губами улыбнулась Эви.

Над полем, слева от меня, летел сарыч. Когда мы проезжали то место, я лишь мельком увидела птицу, висевшую в воздухе, искавшую жертву. Я ждала, что секунду спустя увижу ее на капоте автомобиля или, может быть, на заднем сиденье между нашими куртками, но, повернувшись, не обнаружила никого.

– Все в порядке? – спросил Стивен и, оглянувшись, посмотрел на дорогу позади. Мне нравилось, каким он был осторожным, каким сдержанным.

– Все замечательно, – ответила я. Сарыч не появился в машине, потому что был настоящей птицей, а не привидением. Мне казалось, призраки больше не вернутся. Я рассказала о них Парвин, когда мы сидели в винтажном кафе под названием «Черный дрозд», и поразилась тому, с какой серьезностью она восприняла мой рассказ.

– Ушедшие в иной мир присматривают за нами, – сказала она так, будто все об этом знали, будто это было так же просто, как очаровательные фарфоровые чашки или булочка, которую она в тот самый момент уничтожала.

Дорога до деревни заняла у нас со Стивеном почти пять часов. Мы спорили о музыке, слушали комедийное шоу и совсем не обсуждали ни Марка, ни Джерейнта, ни катастрофу. Я смотрела на него, когда мы проезжали Суонси, когда въехали на остров. Дороги стали уже, слева появилось море, сверкающее, бескрайнее. Справа потянулся длинный хребет Сефн-Бруна [27] Старый горный кряж в Уэльсе. , и я вспоминала каменные насыпи и валуны, ямы и рытвины, папоротники и шипастый утесник, далекие-далекие времена.

Подъехав поближе, Стивен выключил айпод, и я давала ему указания. Дороги сузились еще больше, густая зеленая листва билась в окна, и Стивен повел машину черепашьим шагом. Потом, словно вырвавшись из тоннеля, мы выехали на ухабистую дорогу, ведущую к деревне. Магазин на главной улице был точно таким же, почтовый ящик был точно таким же, и старая телефонная будка красного цвета, одна из немногих, которые все еще не снесли и не модернизировали, по-прежнему торчала на углу.

– Черт возьми, – сказал Стивен, оглядевшись, – я и не знал, что ты родом из пятидесятых.

– Сюда, – сказала я, указывая на боковую дорогу. Напряжение не отпускало, я была не в силах справиться с нахлынувшими воспоминаниями, как и с ужасом оттого, что везу домой Стивена. Я никогда никого не привозила в родной дом. Я помнила, как постоянно ругалась с Марком по этому поводу. Я и сама не хотела там появляться, не то что привозить туда кого-нибудь. Стыд и чувство вины срослись намертво, и вся эта масса давила на меня, тянула, как магнит, в Лондон и Брайтон. Теперь мне было чуть легче, несмотря на тяжелую повязку на ноге и боль в спине, но все-таки очень страшно.

Деревня была жалкой кучкой домов – моргни, и проедешь. Наш – чуть в стороне от дороги. Мы свернули за знакомый угол, проехали мимо зеленой полоски, ведущей к заветной бухте и к морю за ней, вид исчез за деревьями, и я вновь увидела его – выбеленный домик, в котором выросла.

У меня есть фотография мамы. Она стоит в этом самом саду, беременная, и рукой закрывает глаза от солнца. На секунду я увидела ее воочию – длинные светлые волосы стянуты в узел на затылке. Рядом стоит Пат, болезненно щурится, но, как приличная девушка, держит руки по швам. Они всегда казались мне совершенно непохожими, но на этой фотографии они – идентичные близнецы. Тот же рост, те же черты, тот же цвет волос. Теперь я была ростом с Пат, и, будь мама жива, мы были бы тремя очень похожими маленькими женщинами с непослушными волосами.

Я мысленно добавила к этой компании Грейс, призрачную медсестру. У нее была бы самая аккуратная прическа, самая милая улыбка. Я представила ее черно-белой, пусть даже она являлась мне в цвете. Теперь я знала: она хотела предупредить меня насчет Марка, она наблюдала за мной, считая, что меня стоит спасти, и я была безмерно благодарна ей за доброту.

А рядом со мной почему-то сам собой нарисовался Стивен. Он, наверное, и сам того не желал, бедняжка. Он казался совсем не страшным, только очень смущенным, и держался чуть в стороне, не желая навязываться.