Лия Аветисян - Про любовь, ментов и врагов

– Эй, Волод, да не отмахивайся ты так, дурак, горло спрячь!

– Размик, а Размик! Ты её отвлеки, а я за ошейник-то схвачу… Да не бойся ты, ладонь спрячь в рукаве!

Старички метались вокруг валявшегося на гравии парковой дорожки Волода и по-волчьи оскалившей зубы Софи. Руки отбивавшегося поначалу бомжа были искусаны – будь здоров! Кровь лилась и из вчерашней раны на лодыжке и покусанной только что ляжки, а Софи непривычно зло огрызалась на старичков, чтобы не мешали ей исполнить задуманное.

Бабах – и здоровенная ореховая коробка нардов обрушилась на голову Софи, разбрызгав окрест черные и белые шашки. В глазах у Софи помутилось, она присела, а потом и вовсе растянулась на дорожке.

Сквозь окутавший её туман слышалось:

– В «скорую помощь» звоните! У кого есть сотовый? Сынок, я с этой техникой не управлюсь, сам набери…

– Воды, воды наберите из родничка в мою кепку: побрызгать его…

– Что ж ты так неловко его перевязываешь? Кровь так не остановить. Дай я, и платок у меня почище твоего… Ну, воняешь ты, Волод, совести у тебя нет, помылся б хотя бы, а то сам от себя еще и инфекцию теперь схватишь…

– Эй, Размик, ты чего собаку-то пинаешь? Нет чтобы пожалеть. Какая она бешеная? Да ты сам видел, как Волод её всегда доставал: всё объедки воровал, пнуть норовил, она еще с каких пор на него рычала…

– Ну да, я еще когда говорил: ох, покусает она тебя, Волод, когда-нибудь. Собака всё-таки, не киска какая-нибудь… Попить-то ей кто-нибудь принесет?

Звуки исчезли, и Софи погрузилась в вату тумана. Всё еще в беспамятстве, вздрогнула от обрушившихся на неё водяных брызгов и приоткрыла глаза: поодаль толпились ноги милых старичков и две пары аккуратных, незнакомых, обутых в сапоги, как у Давида, но гораздо красивей. С той же стороны отвратительно пахло ваксинэйшн и Врединой. Так он еще там? И Софи тихонечко зарычала. Мягкая рука того, что приходил в парк с нардами подмышкой и не пожалел их для экстремальной дрессуры, стала оглаживать Софи, приятно почесывать за ушами. Старички галдели, перебивая, как всегда, друг дружку:

– Да не бойтесь вы, не бойтесь: это она сама запаха вашего укола боится, вот и рычит…

– Да нет, докторка джан, какая она беспризорная? Это моя собака. Беспризорный – вот он, лежит на ваших носилках…

– Ты ему что вколола, медсестра джан? Ему ведь, наверное, не всякое лекарство подойдет: наркоман, говорят… Да нет у него места жительства. А ведь отец уважаемый человек был, царствие небесное…

– Привитая. А как же? Вон как он её нардами покалечил, а она возьми и укуси… Собака всё-таки, не киска какая… Обязательно буду на поводке держать, это сегодня только дома забыл…

– Ну какая же ты симпатичная медсестра, доченька. Муж не ревнует, что к незнакомым людям ездишь уколы делать в руки-ноги и другие места?

– Докторка джан, вы из какой больницы? Ах, из тринадцатой? Так там главврач – мой племянник, Арсен Хачатурович, слыхали? Вот я и говорю: очень он уважаемый человек, и дядю своего, то есть меня, – уважает… Спасибо вам, доктор джан. Если вдруг Арсен мой станет притеснять – так вы скажите, подсоблю, хе-хе… А собака моего приятеля – хорошая, воспитанная, вы уж не звоните в службу отлова, а? Он сам позвонит? Ну так я ему до этого позвоню, дядю своего не ослушается…

– Э, да какой порядок? Какой сейчас порядок, докторка джан? Порядок был, когда мы работали, а ты еще в школу ходила, четверки-пятерки получала…

2004 г., 12 декабря

Волод проснулся в состоянии блаженства. Хоть и перевязанные да побаливавшие, но его руки покоились на настоящем белом пододеяльнике, а под головой была мягкая подушка в наволочке, пахнувшей знакомой с детства свежестью жавели [110] Жавель – производимая и популярная в Армении жидкость для выведения пятен с тканей и дезинфекции, водный раствор хлорноватисто-кислого натра. и крахмала.

Рядом кто-то хмыкнул. На соседней койке сидел носатый старик с седым ёжиком волос на голове, в очках, с листом бумаги поверх книги на коленях, и быстро-быстро писал что-то. На уходящих вглубь свежепобеленной комнаты деревянных кроватях спали три тощих мужика, четвертый спящий был здоровенный и нещадно храпел.

– Проснулся? – осклабился старик беззубым ртом. – Доброе утро!

Волод заворочался, оглянулся на сквознячок за спиной и уперся взглядом в яркую луну за чистыми стеклами окна. Мать честная, так ведь ночь за окном! Где это я?

– Ты, старик, зубы с хлебом проел, что ли? – засипел Волод отвыкшими от функционирования голосовыми связками. – Ночь ото дня уже не отличаешь?

– Это ты двое суток проспал, день от ночи не отличая, – хмыкнул старик. – И людей от зверей не отличаешь: вон, говорят, с собакой подрался, как с человеком, еле прохожие спасли обоих.

Опа! Волод ясно увидел яростные глаза Софи, её страшный звериный оскал и дернулся на постели. В ответ заныла зашитая рана на бедре.

– Да она бешеная была… Ее, грязную тварь, небось на живодерню уже сдали, – зачем только люди их терпят, подкармливают? – поравнодушнее ответил Волод.

– Проку-то от тебя, такого чистого, – собачья шкура, – откликнулся дед. – От самого-то воняет хуже, чем от бездомной дворняги. Ты пойди душ прими, по коридору направо. От сестры-хозяйки белье с полотенцем возьми, чистюля.

– А что это за место? – схватился Волод. – Больница?

– Станут тебя, такого ароматного, в больнице держать, – хмыкнул старик. – Залатали и сразу переправили сюда. Приют это. Зимний приют для бездомных Всеармянского благотворительного фонда, слыхал?

Да нет, не слыхал, но идея Володу понравилась. Он потихонечку сел на кровати, но швы на бедре и лодыжке всё равно дружно заныли. Нашарил ногами незнакомые мягкие тапки, опасливо откинул одеяло и вдруг понял: в комнате-то тепло! Подхватив рукой резинку от огромных пижамных штанов, захромал в указанную сторону.

Сестра-хозяйка была тетка грудастая, волосы светлые – красивая, словом. Но манерная. Не знала, сука, что имеет дело с сыном секретаря райкома, всё нос зажимала, пока подписывался под документом с описью полученных вещей. Вслед покричала, чтобы трижды намылился и не забыл пальцы на ногах поскрести. После душа критически осмотрела ногти, дала ножнички, велела остричь их и прибрать обрезки. Потом, как в пионерлагере, осмотрела уши и отправила к дежурной медсестре.

Та совсем молоденькая была, худенькая, стыдливая. На филфаке такая же была, всё стихи писала, читала писклявым голосом. Эта не то чтобы нос воротила, но держалась настороженно, как с прокаженным, старалась лишний раз не прикасаться без надобности. Натянула резиновые перчаточки, сделала очередной, как оказалось, и больнющий укол в живот от собачьего бешенства, вручила две пластиковые баночки, предупредила, чтобы утром пришел сдать анализы, и отвернулась к раковине – умыться.