Инна Булгакова - Третий пир

— Удивительно, — сказала Лиза, — что мужичку поверили.

— Удивительно, — подтвердил он монотонно. — Ты, как всегда, попала в самую точку, дорогая. Однажды ночью… в качестве смертника меня уже изолировали, вожделенная одиночка…

— Там было темно и жутко?

— Круглосуточный бьющий свет, но я был один — это главное.

— Кошмар! Что ж ты делал?

— Молился, — ответил он нехотя, — ну, привык с детства, от деда.

— Теперь ты уже не…

— Теперь я уже «не», — вдруг рассмеялся иронически. — Меня, видишь ли, выручил другой.

— Ничего не понимаю.

— Неважно, — отмахнулся Иван Александрович; становилось действительно жутко, и опять подумалось: «Сумасшедший или притворяется?» — Я просил жизни, как вдруг заснул. Кто-то заглянул сквозь решетку окошка в камеру (окошка там не было, сон подарил). Я сказал со всей силой, со всей убедительностью, на какую был тогда способен: «Я хочу жить». — «Каждому охота жить, это надо заслужить», — ответил кто-то и исчез. Я подбежал к инфернальному окошечку: мужичок в ватнике медленно удалялся по заснеженному двору. выражаясь образно, в мою ледяную вечность. «Заслужу!» — крикнул я, сразу проснулся и вспомнил нужные детали. Дальше все пошло как по маслу, и бешеным самоубийством стало убийство.

— Да ведь ты не убивал, — прошептала Лиза.

— Убивал, не убивал — какая разница? — Иван Александрович пожал плечами.

И опять в нужный момент рабочий сцены, истинный профессионал, включил розовую зарю за его спиной, нежно заворковали голуби, и один, сизо-лазоревый, пролетел в окне. В контрасте зари и кабинетного сумрака его лица почти не видать (человек без лица), но вот проступили черты в глубоких тенях, словно старческих. Молодой старик… молодящийся — как я могла сказать, что люблю его?.. Тоже с ума сошла! Чтоб отвлечься от впечатления катастрофы, она спросила почти без интереса:

— Так что ж там было на самом деле?

— Молодой дурак я был — вот что. Ночка жаркая, мы открыли балкон и стояли в дверях. Она спросила: «Ты меня любишь?» Тут я понял: да! — и взбесился. Ловушка, не выйдет, я свободен. И высказался: «Мне никто не нужен и ты не нужна».

— Но почему?

— Очевидно, предчувствовал, что встречу тебя, — повторил он идиотскую фразу с привкусом пародии, углубляя впечатление: она стала взрослой, а он состарился.

— Дальше, — бросила Лиза с отвращением — с тем физическим отвращением, которое, кажется, непреодолимо.

— Она сказала: «Вот сейчас я прыгну с балкона, потому что жить без тебя уже не смогу».

— А ты?

— Улыбнулся или усмехнулся… что-то такое.

— Ты садист или… ты не поверил, да? — она из милости давала ему последний шанс, но он не принял.

— Не знаю, — тут он и вправду усмехнулся (жутковатая гримаса — или так играют краски зари?). — Мне было интересно.

Итак, она подошла к пределу, за которым зло, и инстинкт самосохранения заставил сказать:

— Ты мне не нужен. Отвернись, я оденусь.

— Испугалась? А я вот живу…

— Просто противно. Ну, извини, ничего не могу с собой поделать.

— Ничего не надо с собой делать, девочка. Уходи.

— Ага.

Уже в прихожей перед дверью она отметила, что заря обманула, что он «дневной» — молодой и блестящий, как обычно, — и поинтересовалась машинально:

— А чем ты заслужил жизнь?

— Кабы я верил в мистические штучки, — ответил он также машинально, — я б сказал с пафосом: другими жизнями. Наш кружок арестовали в ту ночь.

— Ты их заложил?

— Нет. Так совпало.

— Ты веришь в совпадения?.. Нет, ты веришь в мистику!

— Уходи, — было последнее, что слышала она, и никогда потом не смогла вспомнить, как очутилась в переулке возле декадентского дома. Из тени подъезда выступил двойник в фуфайке и сказал закадычно: «Ты из двадцать седьмой? А хозяин где?» — «Какой хозяин?» — «Ну папашка-то? Где папашка?» Она отпрянула от самогонного духа, пронеслась вверх по лестнице, словно от погони, отперла и тщательно заперла дверь за собой, остановилась в столовой отдышаться. Вот и все — отделалась от психа, — вот и все. Я хочу жить с живыми — инстинкт самосохранения не покидал, слава Богу. Вдруг ощутила тяжелый холодок на левом запястье. Борис и Глеб ни в чем не виноваты. И все равно: надо отделаться до конца. Сорвала с руки браслет — семь арлекинов блеснули в чистейшей глубине, — швырнула куда-то, не глядя. И легла на диван: заснуть бы и забыть.

Зазвонил телефон — она не шелохнулась, — безнадежный звон, безнадежный, безнадежный звон. И все-таки не выдержала.

— Поль, это ты? — спросил тихий проникновенный голос.

— Дорогой товарищ Вэлос, придется потерпеть, — бросила трубку на рычаг.

Стр а стная пятница, и все хотят любви. Где прячется дедушкин парабеллум, черт возьми! Я б отвезла его Мите. Заскрежетал замок, Поль вошла, огляделась, вздрогнула, заметив в углу Лизу.

— Ой, ты меня напугала! Что ты тут стоишь, Лизок?

— Тебе сейчас звонил твой паучок-любовник. Насчет огненного Эроса. Я сказала потерпеть.

— Паучок-любовник, — повторила Поль невменяемо и схватилась пальцами обеих рук за виски — удивительный жест (древний, ритуальный — рвать на себе волосы), но так и замерла с поднятыми руками. — Ты думаешь, он мой любовник?

— Нет, я умру со смеху! — Лиза и вправду посмеялась. — Одному немецкому доктору его игра сошла с рук, ты ведь в курсе? Вам всем ваши игры…

— Какому доктору?

— Всем, всем, не переживай, и русскому и немецкому… — Лиза повела рукой, будто отталкивая что-то. — Не спятила, не бойся. Но если ты сейчас не поедешь в Милое и не расскажешь все Мите, я это сделаю сама. Выбирай.

Вновь зазвонил телефон, Поль взяла трубку, Лиза прислушалась злорадно, Поль говорила безучастно:

— Да, Никита… Да, это я… Нет, он в Милом, поезжай… Никогда… Я не вернусь никогда… Не знает, но узнает от тебя. Все.

Лиза взглянула на нее, нагнулась, принялась вслепую шарить под вешалкой, ища босоножки.

— Я сейчас перехвачу его, Поль. Он не успеет.

— Успеет. Звонил с Казанского.

— Пустяки, — испуганно сказала Лиза, а слезы все текли по ее лицу. — Поеду в Милое. Поль, я поеду! Я скажу, что разыграла Никиту… Я разыграла!

— Поздно.

— Что поздно?

— Все поздно. — Поль постояла, помолчала. — Ну, пошла.

— Куда?

— Теперь все равно. — Поль взглянула на нее — какой яркий осмысленный блеск синих глаз! — Мне ведь все с рук сойдет. — И исчезла за резной двустворчатой дверью.

Лиза кинулась в столовую, побросала кое-как вещи в дорожную сумку и в седьмом часу вышла на перрон провинциального литературного города. Стоял прекрасный голубой вечер последней летней пятницы, и розы еще жарко цвели в привокзальном палисаднике, как, должно быть, цвели когда-то в Гефсиманском саду, как расцветут, Бог даст, и в ледяной зияющей вечности. Ведь она ошиблась: русским просто так ничего с рук не сходит… впрочем, в конце всех концов и никому не сойдет. «И вспомнил Петр слово, сказанное ему Иисусом: прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня. И вышед вон, плакал горько».