Инна Булгакова - Третий пир

— Теперь успокоилась?

— Дмитрий Павлович, она вернется.

— Кто? — я усмехнулся и поцеловал влажные нежные губы. — А зачем она нам нужна?

— Вы ж без нее умираете.

Все-таки она меня добила, все они меня добили. Не помня такого приступа, весь дрожа, вскочил, запрокинул голову, протянул руки (руку — правую, левой придерживая сверток за пазухой): воздуху! скорее! иначе — смерть!

Кто-то меня услышал. Медленно, с трудом, с препятствием входил в горло, в легкие, в кровь дух живой. Я умираю от любви — неужели? Неужели это возможно? Да ну, ерунда, успокойся. Сейчас. А где она? Нету, ушла. Вот так вот: довела до припадка и ушла.

Постоял в раздумье. Кто-то шепнул мне: рано, Митя, рано. Побрел к Николе прятать. Незабвенный пункт 18 г: хранение огнестрельного оружия… а есть еще статья 218 (когда-то специально справлялся в Уголовном кодексе): до двух лет. Свое тайное оружие я регулярно чистил и смазывал, но с пятьдесят седьмого года не использовал ни разу, так что никаких гарантий… ну, Митюша, какие могут быть гарантии в таком деле? Да разве будет дело} Что-то будет, ведь не могу я умирать бесконечно.

За стеклом маленькой витрины улыбалась дама в шикарном манто из поддельного каракуля, идеальный блондин в лакейском порыве растопыренных рук приглашал ее то ли к воображаемому столику, то ли сразу в объятия. Пылкий ветерок шевелил березовые светотени, их стеклянные отсветы пробегали, вспыхивали, сообщали розовым лицам жутковатую жизненность, а над паскудной любовной пародией отражалось небо и белый кусок облака недвижно летел в голубом сиянии. Вообще Алеша слишком долго смотрел на эту витрину.

Третью пятницу стоял он на раскаленном перекрестке, а вчера ездил в свой город выписаться и распрощаться наконец с исчезающими литературными гнездами и вековыми липами, школьной ерундой, подворотней, диваном (тоска закатного часа, скука глухого асфальта, стихи о непостижимой Прекрасной Даме и слаженный хор за стенкой выводит: «Ты ж гори, догорай, моя лучина, догорю с тобой и я…»). Прочь, отряхнуть прах юности — бедной весны, не оглянуться, не пожалеть, не вспомнить. Напрасно: и пожалеет, и вспомнит — цветение лип, полуподвал, погибающую мать, могилу деда на Троицком в окружении родных могил. Человеку есть еще где преклонить колени. Но это потом, а пока — и тоже на всю жизнь: на коленях он стоял в жесткой некошеной траве, она лежала в гамаке, глядела и говорила непонятно, собиралась гроза… Каждую пятницу она поднималась по каменным ступенькам в свою контору (название из двадцати двух букв снилось ему во сне — как головоломка, которую необходимо разрешить), выходила вскоре и удалялась по направлению к Садовому кольцу А он с отчаянием смотрел вслед, не в силах сдвинуться с места: проклятый любовный паралич!

Однако сегодня… нет, сегодня все будет по-другому: как язычник талисман или как вор отмычку, сжимал он, не вынимая, в наружном кармашке сумки ключ. Он мужчина, черт возьми, и станет действовать по-мужски! Итак, она прошла за его спиной, почти дотронувшись плечом, почти задев пышным подолом сарафана из темно-красной полупрозрачной кисеи, почти оглушив запахом своих духов… или не духов?.. словом, своим запахом, который ощутил он с обострившейся чувственностью, как хищник. Из-за таких женщин стреляются. Ее отражение мелькнуло меж блондином и дамой в шубе; Алеша вздрогнул, плотно прижался к горячему стеклу; из-за витринной подвижной глубины высунулась костлявая рука в казенном атласном рукаве и зловеще погрозила ему пальцем. В сущности, он был готов на все.

Шантаж — древний, уголовный, но порою результативный и скорый способ утоления жажды: денег, власти, преступления и любви. Там в саду страх и боль он почувствовал в ней безошибочно, но ему и в голову не пришло сыграть на этом. Пришло позже, а тогда он наглядеться не мог, и как мучила красота и тайна ее, а ночью кипела гроза, дом дрожал, несло знойным сквозняком, не освежая, из открытых окон, и совсем близко, через узкий коридорчик, была она с Митей. Он не выдержал, оделся, вышел, постоял перед дверью — слышались как будто голоса, смех — и побежал в проливной тьме на станцию. Идиотский порыв, теперь хода на дачу не было, но постепенно возник план. И как-то вечером Алеша сидел на лавочке под яблоней, слушал Кирилла Мефодьевича и на середине его фразы: «Известны три пути постижения истины: чувственный, научный и…» — спросил в упор: «Вы не могли бы мне дать ключ от своей московской квартиры?» Кирилл Мефодьевич не удивился и ключ выдал: старомодный, массивный, когда-то такие называли французскими (дед называл). Алеша, разгорячившись, принялся излагать заготовленную версию (в общежитии невозможно сосредоточиться и вообще собираются выселять после истории). Однако Кирилл Мефодьевич слушать не стал, а сказал со своей обезоруживающей улыбкой: «Вы свой круг пройдете, разумеется, не мне вам помешать…» — «Да я просто…» — «Нет, я доверяю вам: остерегайтесь злых безумств». Алеша вскоре ушел, чтоб сюда не возвращаться… ну, пока не воплотится план. Поинтересовавшись на прощание: «А как называется третий путь?» — «Откровение», — ответил Кирилл Мефодьевич и принялся поливать розы.

Та ночь в грозу словно уничтожила восторг, нежность и тайну: она такая же, как все, только хуже. Найдет время и для него: победить как врага и уйти, освободиться, стать прежним. Она прошла мимо, и юный зверь подумал с отчаянием: из-за таких женщин стреляются.

Он увидел ее издали (она шла не к Садовому, а прямо ему навстречу) и двинулся медленно, точно преодолевая плотную стихию, но все-таки сдвинулся! Приблизился, изобразил изумление и воскликнул фальшиво:

— Вот так встреча! Здравствуйте.

Она не ответила, не остановилась, нет, она обошла его, как фонарный столб, и пошла неторопливо по самой кромке тротуара. Алеша вспыхнул, догнал, загородил дорогу.

— Вы что ж, не хотите со мной здороваться?

Какую-то несчастную секунду Поль глядела, явно не узнавая, и вдруг бросилась к нему, схватила за руки, закричала:

— Алексей! Как хорошо! Тебя сам Бог послал!

Он ничего не смог ответить, прижал ее руки к груди, что— то вроде солнечного удара случилось — жгучий удар в сердце! — воздух потемнел и зазвенел, в нем растворялись идиотские планы — так Алеша прожил свое единственное, остановленное в золотой полдень мгновение; а Поль говорила быстро, оживленно, блестя глазами:

— Звонила Дуняше, она в отпуск уехала, представляешь? А больше некуда… Да это все пустяки! Ты свободен сейчас?

— Всегда, — ответил он, только этот вопрос и дошел до него («Послезавтра на картошку — не поеду, пусть выгоняют!»). — Я свободен всегда.

— Тогда пойдем в сад?