Инна Булгакова - Третий пир

— Шикарный мужик, — одобрил Алеша небрежно. — Поехали в Милое?

— Ой, не могу! Во-первых, мама должна звонить, она после каждого экзамена…

— С вокзала позвоним из автомата. А во-вторых: к вечеру ты свободна.

Ну что ж, он простил ей «супермена» — она должна отвезти его к тетке: сделка легонькая, пустяковая. Лиза была слишком счастлива, упоена жизнью, чтоб торговаться и привередничать. А когда уже завиднелся старый дом за старым забором, почувствовала даже, что соскучилась слегка — по Милому, по Милке, по Мите… И над Алешей кто-то смилостивился (хранитель иль искуситель), сняв заклятье: тело вольно и целеустремленно… Однако их никто не встретил. А дверь распахнута, приглашая: пустые комнаты, восхитительная вишневая прохлада и полусумрак после пекла и блеска. Вернулись на веранду, сквозь частые переплеты окон и кружево зазвучала сельская пастораль: под кустами подремывают псы с вывалившимися от жара длинными языками, она сидит на корточках над грядкой, полет. Полечка полет. Тут Арап, переваливаясь с боку на бок, засек вострым глазом постороннее движение на веранде, взвизгнул спросонья. Поль подняла голову, улыбнулась, встала и направилась к дому. Краски и очертания вдруг смешались, смазались, как сквозь слезы; усилием воли Алеша загнал дрожь в глубь души, чтобы запомнить до конца: пестрый сарафан, загорелые нежные плечи, босые ноги, испачканные влажной землей, плетеная корзиночка с огурцами, с кудрявой зеленью, луком, ласковая рассеянная улыбка, собачий скок и рык. На веранде остро запахло укропом, петрушкой, огородом, летом, солнцем, ею.

«Ах, жара, ночью гроза будет, вот увидите. Как дела?» — «У меня пять, у Алеши четыре». — «Ну молодцы! — все так же ласково и рассеянно. — Вот поступите — будем часто видеться, годы впереди». (Как она прекрасно сказала!) — «А Митя где?» — «В Москве, должен скоро…» — «Мы ненадолго, мы заняты». — «Как ненадолго?.. Пообедать-то успеете?» — «Некогда!» — «Странно… Погодите, пойду умоюсь», — подняла с пола матерчатые туфельки без задников, на каблучках, с вышитыми гладью цветами, пошла к колодцу.

— Чем мы заняты? — зашипел Алеша.

— Это мое дело, чем я…

— Лиз, не возникай, ради Бога, успеешь, — блестящие струйки льнут к медовой коже, стекают по длинным, гладким ногам. — Успеешь, успеешь, подождет…

— Ну, знаешь!

— Подождет. Он же тебя любит? Тебя нельзя не любить.

— Иди-ка ты!

— И еще трех нет, — вытерла узкие ступни листьями лопуха, сунула ноги в туфельки, идет с мокрыми плечами, с мокрым лицом. — Еще трех нету! — вскрикнул отчаянным шепотом; она поинтересовалась, поднимаясь по ступенькам:

— Куда мы так торопимся? Или взрослым не положено знать?

— Я никуда, наоборот! У тебя, Лиз, где свидание? — употребил слово определенное, подсознательно стремясь отделить себя от Лизы в ее глазах; она засмеялась; Лиза пожала плечами, будто в изнеможении, будто бы говоря: ну что с дурака возьмешь?

— Лизочек, часа за два поедешь — успеешь. А вы оставайтесь, если вам больше делать нечего.

Сели за стол, серебристая полынь в кувшине («Митя любит»); Арап, положив морду Алеше на колени, подталкивает руку: гладь, мол. Принялся поглаживать машинально, думая горькую думу. Дурак и есть, уговаривал, унижался, пусть бы ехала. Мы вдвоем… вздрогнул… в доме, в Милом, в мире вдвоем… а если опять паралич? Нет, нет, не думать! Алеша вдыхал аромат полей, полыни, смотрел на ее губы, красные-прекрасные, ненакрашенные, вслушивался и ничего не понимал.

«…Вывихнул лопатку, пришлось нести к ветеринару». (Что за лопатка? ах да, спина, лопатка). «Кто вывихнул? — с избытком притворного участия. — Митя? (определенно, в ее присутствии он глупел)?» — «И Поль носила Митю к ветеринару!» — «Барон, бедняга». — «Какой еще барон?» — «Да кот! Вон он лежит, не видишь, что ль (здоровенная пушистая тварь, глаза мерцают бесстыже-изумрудно)?» — «По нему не скажешь». — «Так мучился, пока не вправили. Там, знаете, где лапки сходятся на спине». (Господи, как она говорит! «Где лапки сходятся…») — «Занятные зверьки, милые какие! Но они времени, должно быть, отнимают». — «Я их люблю». — «Это да. Но если, например, каждый день на службу ездить…» — «Мыс Митей дома работаем». — «Как же вам это удалось?» — «Как будто не знает! Митя пишет, писатель он, понял?» — «А вы на машинке печатаете?» — «Конечно, печатает. Дома». — «Удобно. А ездить далеко?» — «В Москву. Что ей, в деревне, что ль, дают?» — «Я понимаю, что в Москву. (Замолчит она или нет, наконец!) Но ведь не каждый день ездить?» — «Опять двадцать пять!» — «Я просто хотел узнать, — отчеканил Алеша, терпение лопнуло, — где находится такая удобная работа и по каким дням туда нужно ездить». — «Ты что, устроиться хочешь?» — «Без диплома не удастся, ставка инженерская». — «Я и имею в виду на будущее». — «Неужели после университета вы пошли бы в машинистки?» — «Вы же пошли». — «Я — другое дело». — «Почему другое?» — «Я нужна дома». — «Кому — собачкам?» — «Собачкам». — «Алеш, а ты разве умеешь печатать?» — «Это не проблема. А вот работу такую найти, чтоб в коллектив не встревать… Вы по каким дням ездите?» Тут до Лизы, видимо, дошел подтекст, она усмехнулась, собаки одновременно взвыли, Митя с Сашкой появились в калитке, ритуальные игры-приветствия, она вышла на крыльцо, говоря на ходу:

— Езжу обычно утром по пятницам. Угол Каретного ряда и Садового кольца.

Грибной день: суп с грибами, грибы жареные, тушеные — подберезовики, маслята, свинухи, лисички, шампиньоны, — называла она.

— Здорово. Ни разу грибы не собирал.

— Правда? А мы ждем: опята пойдут. Да, Митя?

— Да, — муж молчалив и рассеян сегодня, вот улыбнулся обаятельно, «по-студенчески», спросил: — Английский сдали?

— Четверка, — Алеша улыбнулся в ответ (а лучше б не Митя был ее мужем!).

— Трудно?

— Нормально. Текст из «Портрета Дориана Грея», а тема: «Мой любимый писатель».

— Это кто же?

— Разумеется, Достоевский.

— И вы рассказывали о Достоевском по-английски?

— Вот так, Мить, — вмешался Сашка. — Эти детишки нас с тобой за пояс заткнут.

Детишки! При ней!

— Я не настолько уж моложе вас…

— Всего вдвое.

— Он вам завидует, Алексей. «Бог юности смеется с тобою и со мной». То есть с нами-то уже особо не посмеешься…

— Ой, кто это, Мить?

— Гельдерлин.

— Кто-кто?

— Немецкий романтик. Мы все вам завидуем, правда, Поль?

— Конечно.

Алеша загляделся на нее и высказался горячо, забывшись:

— Я б с вами поменялся!

Все улыбнулись слегка, Сашка сказал наставительно:

— Дмитрию Павловичу не до смеха, придется на старости лет за английский сесть.

— В каком смысле «сесть»? — пошутил Алеша, вспомнив мечты о тюрьме.

— Не в криминальном. Но, господа, на международном рынке русский нынче не котируется.