Инна Булгакова - Третий пир

— На международном? — удивилась Лиза. — Ты что, Мить, за кордон собрался?

— А чего ему тут делать? Все порядочные люди уже там.

— Это фантазии Вэлоса, — пояснила Поль равнодушно.

— Почему фантазии? — возразил Сашка неожиданно.

— Назад не пустят.

— Я б на вашем месте не раздумывал! — воскликнул Алеша (и ведь ни разу в мечтах о муже не осенил выход, естественный для советского писателя, занимающегося Страшным Судом: эмиграция; тем более что она не уедет, она же верующая, православная).

— Не эмиграция, конечно, — Сашка будто подслушал. — Съездите, отвлечетесь.

— От чего? — уточнил Митя.

— Ото всего, — голос Сашки звучал почти просительно, он пристально всматривался в Поль. — Я уже переговорил с Никитой, у него книжка на выходе, готов ссудить… Поль, ты как?

Лиза закричала:

— Мить, поезжайте! Рим, Париж, Лондон… с ума сойти.

— Я уже везде побывал, да еще в какой компании. С Дантом и Диккенсом, например, или с Мориаком, с Остин и Стендалем и так далее, и так далее. В Лондон рекомендую с Томасом-найденышем, в Рим с Генри Джеймсом…

— Уж рисковать, так насовсем, — перебил Алеша. — Лучше один раз увидеть, чем сто раз…

— А сто раз увидеть? Тыщу раз, каждый день? Разлюбить.

— Зато оттуда Россию как полюбите.

— Остроумно замечено, но искусственные встряски мне пока что не нужны. А для органов безопасности человек я безопасный.

— Вы ж готовите Страшный Суд.

— Его не надо готовить, а просто осознать: Суд идет давно, с убийства Спасителя.

После чая он пошел проводить Лизу на электричку, оба спешили в разные стороны, она помахала рукой из окна, рука проплыла мимо, в Москву, лицо, полное жадной жизни… У меня, должно быть, такое же. Листы лип висят безжизненно, над ними тусклый багровый шар, слои воздуха пламенеют, Алеша почти бежал в застывшем мареве (мара, морок — где он читал эти слова, дивные, забытые? милый Даль). Обморок. Нет, не поддамся, легко (легконого) проскочил роковой уличный поворот… кусты, калитка, шары, голоса в глубине сада за колодцем.

Она полулежала в гамаке, вся золотисто-румяная от зноя, муж на лавке, Сашка в шезлонге курили. Алеша опустился в высокую жесткую траву, позавидовав бывшему инвалиду Барону, разнежившемуся у нее на коленях. Тоже закурил — три голубоватых столбика и сонм блестящих мошек, зависших в воздухе, словно заслушавшихся.

Говорил учитель словесности, о новой будущей книжке Символиста: нужна ли нам эстетизация зла. «Не горюй, — заметил Митя, — там после редактуры никакого зла не осталось, вообще ничего». — «Нет, серьезно. Нужны ли цветы прелестного упадка — нам, у которых не было и расцвета?» — «Если не считать расцветом русскую классику». — «Митя, ты недаром сказал „русскую“, а не „советскую“ — то были другие, не мы, до катаклизма». — «Тогда кто тебе обещал расцвет?» — «Миллионы умерщвленных. Зерно должно умереть чтобы дать плод». — «Да, если попадет в почву плодородную». — «За почву я ручаюсь. А вот что мы в нее бросаем… Нет, я не говорю о тебе, ты для меня…» — «Да брось. Насчет Никиты ты ошибаешься. У него не „цветы зла“ — страха. Страх смерти и страх бессмертия — и я не знаю, который из них страшнее. Между этими двумя безднами наш путь». — «Я не понимаю, что такое бессмертие», — сказал Алеша. — «А что такое смерть, понимаете?» — «Конечно. Это то, что было до моего рождения. Меня не было. Потом я родился. А потом меня опять не будет», — он нечаянно взглянул на нее, она смотрела вверх, в пленительное переплетение яблоневых веток в нежнейшей лазури, Божьей благодати — и усомнился в душе: «Как не будет? Ее не будет? Меня? Этого сада? Ничего никогда? Невозможно!» И заявил задумчиво: «Нет, и про смерть не понимаю».

Засобирались на речку. «Нет сил по такой жаре», — сказала она. «У меня тоже, знаете… экзамен». — «Ну-ну. Саш, ты тоже обессилел?» — «Я с тобой».

Хозяин и его друг удалились. Из-за кустов раздался дружный радостный скулеж. «Гулять!» — волшебное слово. Она все так же полулежала, глядя вверх, вдруг встала и ушла. Гамак закачался с брошенным Бароном; лапы, торчащие из дырок, беспомощно задергались, но вот котик перекатился на спину, спрыгнул, ловко извернувшись, и сиганул в кусты к своему папе Карлу. Все здесь было необыкновенно. Алеша раздвинул смородиновые ветви: она подходила к мужу, цеплявшему поводок к Араповому ошейнику, что-то сказала, Митя отвернулся, она продолжала говорить, положив руки ему на плечи, тогда он отпустил Арапа, который заскакал по саду, как застоялый конь, волоча поводок. Что-то сказал Митя в ответ, одним движением освободился от ее рук, но остался стоять, напряженно вслушиваясь, улыбнулся угрюмо и уже не оттолкнул, когда она опять обняла его, прижал к себе… Алеша лег навзничь, глядя в раскаленное небо.

Поль появилась вскоре, взяла с лавки пачку сигарет, он вскочил, дал ей прикурить и сел, как прежде, в траву напротив гамака.

— Итак, Алексей, вы меня выслеживаете или кого еще?

Стало быть, она видела «попрошайку на обочине»!

Алеша сгорел со стыда, ничем, впрочем, себя не выдав внешне — напротив, пошел ва-банк:

— Не бойтесь, я вас не выдам.

— Что это значит?

Тут он и произнес «пароль»:

— Паучок.

Кусты шиповника за ее спиной (прелестный темнокрасный с прозеленью фон для ржаво-рыжих волос и пунцовых губ) зашевелились, задрожали, Алеша обмер, она усмехнулась. Ах да, коты!

— Что вы хотите от меня, Алексей?

Сказать? Прямо так и сказать, чего он хочет больше всего на свете? Нет, нельзя. Нельзя одним словом погубить все.

— Так что же?

— Кто такой паучок? — вырвалось невольно. К черту! Совсем не об этом хотелось с ней говорить.

— Паучок? — она как будто задумалась. — Это шутка. На самом деле он очень хороший, благородный человек.

— Кто ?

— Мой друг.

— А как его зовут?

— Паучок, — она вдруг коротко рассмеялась; синие глаза потемнели, подчеркивая яркость и чистоту голубоватых белков.

Алеша уже стоял над гамаком, смотрел в упор. Разве может человек с таким лицом врать? Внезапно стало больно, прижал руку к груди.

— Что вы от меня хотите? — повторила она презрительно.

— Я хочу… — грянул гнев, пересиливая боль. — Я хочу, чтоб вы перестали быть ведьмой.

И испугался, но она отвечала невпопад, оживленно:

— Знаете что, вас должна была увлечь не я, а моя дочь. Если б она у меня была.

— А почему у вас нет?

— Нельзя. Я скоро умру.

— Как? Вы больны?

— Нет. Просто так чувствую, так с самого начала было задумано. Мне не надо было выходить замуж.

— Но вы, кажется, уже пятнадцать лет…

— Да, Бог дал.

— Неужели ваш муж способен… — начал Алеша с ужасом, но она вновь перебила:

— Нет, что вы! — и улыбнулась. — Может, еще и поживу. Вы мне не очень-то верьте.