Чарльз Вильямс - Мертвый штиль: Женщина из захолустья. Дядюшка Сагамор и его девочки. Мертвый штиль

Рей покачала головой.

— Не думайте об этом, — сказала она. — При ботулизме мог бы помочь разве что особый антитоксин, но его в аптечках первой медицинской помощи ни у кого нет. Так что, будь вы даже врачом, вы бы все равно ничего не сделали.

— О нет, я бы сделал все, чтобы хоть немного облегчить их страдания, — возразил молодой человек. — Эстель, как я уже говорил, выглядела ужасно, но в тот момент я еще не осознавал, насколько она серьезно больна. Думаю, что и она этого не понимала. Неожиданно яхту нашу несколько раз сильно качнуло, и я услышал, как захлопали паруса. Решив, что после двух дней мертвого штиля наконец-то подул ветер, я поднялся на палубу. Расса за штурвалом не было — он стоял, перегнувшись через перила, и блевал за борт. Увидев меня, он сказал, что тоже отравился. Даже тогда я еще не знал, что это так серьезно. Думал, что это простое несварение, обычная проблема туристов. Я сказал ему, где лежат таблетки, посоветовал лечь в постель и, если он почувствует себя лучше, сменить меня часов в восемь. Расс покинул палубу. Дул устойчивый западный ветер, и мы плыли со скоростью не менее четырех узлов в час. Наше отклонение от заданного курса постепенно уменьшалось, и мне совсем не хотелось передавать штурвал Рассу. Поэтому, когда он в восемь часов меня не сменил, я даже обрадовался. Где-то в половине девятого на лестнице послышались шаги, и я подумал, что это кто-то из заболевших решил подышать свежим воздухом. Однако это была Лилиан, моя жена. Она принесла две чашки кофе, одну — для меня, другую — для себя. Мы пили кофе, когда она вдруг, схватившись за живот, согнулась пополам и побежала в каюту. Отойти от штурвала я не мог: наш «Орфей» настолько капризное судно, что даже на спокойной воде оставить его без управления нельзя. Спустив паруса, я направился вниз, чтобы проверить, как себя чувствуют остальные. Расс и Эстель лежали на койках, и, когда я вошел к ним, они даже не повернули головы. Расс стал жаловаться мне, что плохо видит и ему трудно говорить. У Лилиан таких симптомов пока не было — ее только тошнило и лихорадило. И тут мне стало по-настоящему страшно: я с больными в открытом океане, а медицинской помощи ждать неоткуда. Мы решили, что они отравились лососем, поскольку я был единственным, кто его не ел. Я достал из аптечки медицинский справочник в надежде найти в нем рекомендации на случай отравления. Однако того, что мне было нужно, я в нем не нашел. В справочнике говорилось, что делать при отравлении щелоком, йодом и другой ерундой, как лечить ожоги, приводить потерявших сознание в чувство, накладывать шины.

К десяти часам у Лилиан появились те же самые симптомы болезни. В глазах у нее двоилось, она с трудом говорила и глотала. Ветер на море стих, и в каютах стало жарко, как в печке. Расс и Эстель уже задыхались. Отчаявшись найти нужное лекарство, я попытался вывести их на палубу, но они настолько ослабли, что не могли передвигаться. Оставить же штурвал, чтобы вынести их наверх, я не мог. Зачем-то я распустил паруса. Это было глупо, потому что установилось полное безветрие. Но тогда меня охватила такая паника, что не знал, что делаю. Я давал заболевшим таблетки туриста, аспирин, обезболивающее и уже не помню, что еще. К полудню ни Расс, ни Эстель глотать уже не могли. Оба даже не говорили. Они только лежали на койках и давились от удушья.

Расс умер в начале четвертого. Я и не думал, как это жутко — смотреть на задыхающихся в душной каюте людей и чувствовать свое полное бессилие. Когда Расс перестал дышать, меня обуял страх: его смерть означала, что для Эстель и Лилиан спасения уже нет. Эстель к тому времени лежала без сознания и о смерти мужа, естественно, не знала. Лилиан находилась еще в сознании, но уже задыхалась. Она оставалась в нашей каюте и о кончине Расса тоже не знала.

Не прошло и часа, как умерла и Эстель. Остаток того дня стал для меня полным кошмаром. Помню, как Лилиан спросила меня о самочувствии наших друзей. Я сказал ей, что пойду и выясню. Постояв в каюте, в которой лежали два трупа, я вернулся к жене и сообщил, что Рассу и Эстель стало гораздо лучше. Заверив ее, что и она скоро пойдет на поправку, я выбежал в коридор: боялся, что она увидит мое лицо. Последний раз я молился, когда был еще ребенком, и конечно же забыл, как это делается. Полагая, что с палубы мои молитвы быстрее дойдут до Бога, я выбежал наверх и обратился к Нему с такими словами: «Ты уже и так забрал две жизни. Так оставь хотя бы третью!»

Лилиан умерла в начале седьмого. Когда она перестала дышать, наступила такая пронзительная тишина, что у меня заболели барабанные перепонки. Когда я выбежал на палубу, солнце уже садилось. Небо в западной части горизонта окрасилось в ярко-красный цвет, и вода в океане стала похожа на кровь…

Уоринер уронил голову на грудь и прикрыл ладонями лицо.

На глазах у Рей выступили слезы.

— Я вам сочувствую, — сказал Ингрэм.

«Все это выглядит как-то по театральному, — подумал он и тут же устыдился своей черствости. — Да, случись такое со мной, еще неизвестно, как бы я себя повел».

Ему захотелось к своей тривиальной фразе «я вам сочувствую» добавить еще какие-то теплые слова, но он их так и не нашел. Нет, облегчить душевные страдания ему поможет только время, подумал Ингрэм и завел двигатель.

— Пока яхта окончательно не затонула, заберем с нее все, что можно, — сказал он.

Уоринер помотал головой.

— Ничего ценного на ней уже не осталось, — ответил он. — Там все повреждено водой: радио, секстант, хронометр — все…

— А одежда?

— И она тоже. А потом, я не уверен, что смогу снова ступить на ее борт. Понимаете, что я сейчас чувствую? И это не только из-за того, что на ней умерли моя жена и двое друзей. Все они остались внизу, а я даже не смог их по-человечески похоронить. Представляете, на что они теперь похожи?

Ингрэм в ответ понимающе кивнул. Лицо Уоринера исказила душевная боль.

— Ни гробов, ни музыки, ни цветов… — продолжил он. — Тело своей жены я тащил по лестнице на веревке…

— Остановитесь! — вскричала Рей. — Не растравляйте больше свою душу!

— Я вас прекрасно понимаю, — сказал Ингрэм. — Если вы объясните мне, где находятся ценные вещи, то можете остаться здесь.

— Но я же говорил вам, что ничего ценного на яхте нет!

— Да, но мы должны забрать ваш паспорт, — заметил Ингрэм. — А кроме того, все оставшиеся на ней деньги. Когда приплывем в Папеэте, они вам потребуются. Иначе как же вы вернетесь домой? Потом, там остался корабельный журнал, документы на яхту…

Уоринер вздрогнул:

— Журнал, документы, паспорт и деньги превратились в ненужный хлам, который лежит под водой на глубине трех футов. А возможно, что я их вместе с водой выкачал за борт.

— Понятно, — сказал Ингрэм. — Но здесь еще один момент. Ваша яхта застрахована?