Жорж Сименон - Безнаказанное преступление. Сестры Лакруа

— …Интересно, что ты будешь делать, когда я уйду…

А главное, последние слова…

— Вы останетесь совсем одни, Польдина и ты!

Матильда посмотрела на сестру и почувствовала, что их окружала необъятная пустота. Софи была в кино. Жак жил своей жизнью, с другой семьей, которую он привык считать своей. Внизу долбили стены и убирали мебель, чтобы затем перенести ее в старые конюшни.

— Польдина…

— Что? Разве я не права? Разве это не ты заставляла его страдать?

— Замолчи!

— Разве я…

— Замолчи! — настойчиво повторила Матильда, вставая.

Матильда принялась ходить по мастерской. В углу, прислоненный к стене, стоял неоконченный портрет ее сестры. Но, даже не видя его, Матильда могла мысленно представить все детали.

Повернувшись к Польдине, она смотрела на живую сестру, состарившуюся на девятнадцать лет, в пенсне, черном платье, с вязанием на коленях.

Что-то, похожее на жалость, наполнило сердце Матильды. Но это не было жалостью к Польдине или к какому-либо конкретному предмету.

Глядя на лицо сестры, она явственно почувствовала старость, свою старость и старость Польдины, их общую старость.

Испугавшись, она плотнее закуталась в шаль.

— Мне интересно, о чем все-таки мы спорим, — вздохнула она.

Уже во второй раз за день ей захотелось заплакать. Польдина же ответила фразой, которой они часто обменивались в детстве.

— А кто начал?

— Ты!

— Вот еще! Это ты сказала…

— Польдина!

Матильда тихо плакала, изредка всхлипывая, закрыв лицо руками. Ее удивленная сестра почти не сомневалась, что Матильда намазала глаза слюной, как это она часто делала в детстве, чтобы разжалобить родителей.

— Не будем больше говорить об этом, — согласилась она. — Лучше…

Но Матильда, повернувшись к стене, спросила:

— Что он говорил тебе обо мне? Да, что он мог тебе сказать? О чем разговаривали вы оба, здесь, в то время как я… как я…

Польдина тоже встала, но вовсе не для того, чтобы мерить мастерскую шагами. Она взяла рукоделие, подобрала моток серой шерсти, упавший на пол, направилась к двери, вышла и с достоинством спустилась по лестнице.

Когда Матильда обернулась, с уже высохшими глазами, было слишком поздно. Мастерская опустела. В ней даже не было ни небольших картин с крышами, которые отправили в Париж на выставку, ни тетрадей, которые мсье Жони наконец сумел унести домой, чтобы на досуге изучить их и написать предисловие.

Если Польдина никогда не плакала, то Матильда никогда не плакала долго. Она два-три раза всхлипнула, обнаружила, что у нее нет с собой носового платка, и вытерла лицо руками.

Ей больше не хотелось читать. Она вообще ничего не хотела делать, а между тем до сна оставалось добрых два часа.

Прошло несколько минут. Матильда хотела было сесть, но подошла к портрету сестры и перевернула его. Но не из-за ненависти и не для того, чтобы еще сильнее разжечь свою обиду.

Матильда ощущала потребность перенестись в другое время. Она вспомнила, например, прическу, которую тогда носила Польдина, розовое платье, которое, по сути, не было настоящим платьем, а старым халатом. Эммануэлю хотелось, чтобы одежда была розового цвета. Но такой в доме не оказалось, за исключением этого изношенного халата…

Завтра утром вновь придется войти в комнату Женевьевы, на лицо которой было страшно смотреть, настолько смущал ее взгляд. И хотя Женевьева жила в собственном мире и слышала лишь приглушенные отголоски всего, что происходило в доме, она, казалось, знала все, догадывалась обо всем, читала в душах.

Но об этом Женевьева ничего не говорила. Пока вокруг нее хлопотали, наводили в комнате порядок, она снисходительно улыбалась, словно из вежливости, чтобы не быть в тягость, чтобы не огорчать семью.

Ее улыбка говорила: «Вот видите, я не испытываю мучений, мне очень хорошо, я счастлива и вам не надо печалиться о моей судьбе…»

Но эта же улыбка подразумевала: «Это вас надо жалеть… Вы напрасно суетитесь… Вы не поняли… Вы из-за пустяков причиняете себе зло, поскольку не умеете жить… Когда меня здесь не будет…»

Внезапно Матильда почувствовала непреодолимое желание увидеть дочь. Ей даже в голову не пришло, что Женевьева, вероятно, спит. Она погасила свет в мастерской, предварительно убедившись по привычке, что ничего не валяется на полу и нет опасности возникновения пожара. Она спустилась, несколько минут постояла возле двери, прислушиваясь, и наконец вошла.

Матильда еще не зажгла свет, как нежный голос спросил:

— Это ты, Жак?

Матильда со злостью щелкнула выключателем и сказала:

— Нет, это не Жак! Это твоя мать! Что, теперь я даже не имею права приходить, чтобы пожелать тебе спокойной ночи?

Женевьева не могла скрыть своего разочарования. Тем не менее она постаралась сделать это и вежливо прошептала:

— Спокойной ночи, мать… Я думала, что это Жак вернулся… Я спала?

— Не знаю… Я купила тебе ясли…

— Они красивые? Почему ты их не принесла?

— Потому что надо разобрать все пакеты… Я принесу их тебе завтра утром…

Взгляд Матильды был суровым. Мать Женевьевы спрашивала себя: «Откуда она знает?»

…одна с Польдиной…

А если гораздо хуже? Если просто одна? Одна! Одна!

— Мать, у тебя болит голова?

— Нет… Немного…

— Софи ушла?

— Она отправилась в кино. Как ты себя чувствуешь сегодня вечером?

— Как всегда…

— Разумеется!

Что еще сказать? Но тогда пришлось бы затронуть животрепещущую тему, не боясь возможных открытий. Надо было иметь смелость задать главные вопросы: «Признайся, что ты меня не любишь и не можешь назвать мамой… Признайся, что для тебя я всегда была злой женщиной… Признайся, что ты жалеешь отца и что ты, едва начав понимать кое-что в жизни, посчитала его жертвой… Признайся, что твои слова “когда я уйду” были угрозой… Признайся…»

— Что с тобой, мать?

— Ничего.

— Почему ты пришла?

— Не знаю…

— Ты слышала?

— Что?

— Дверь… Да… Это вернулся Жак… Я узнаю его шаги…

Женевьева узнавала все шаги и могла разделить их на плохие и хорошие. Она хотела, чтобы мать ушла. Тогда Жак сможет войти и побудет с ней немного…

Жак поднимался по лестнице. Он удивился, увидев пробивающийся из-под двери свет, и приоткрыл ее.

— Спокойной ночи, Вьева…

Увидев мать, он произнес:

— Ты здесь?

Он не стал входить, добавив:

— …ночи… мать…

— Ты такая бледная! — заметила Женевьева.

— Ничего… Спокойной ночи… Спи! Уже пора…

Матильда нагнулась, прикоснувшись губами ко лбу Женевьевы. Короткое прикосновение, словно удар клювом.

— …ночи, мать!

В кабинете свет не горел. Польдина легла, но, разумеется, не спала. Она ждала возвращения своей дочери, хотела услышать скрип двери, шаги на лестнице.