Жорж Сименон - Безнаказанное преступление. Сестры Лакруа

Когда Матильда была маленькой девочкой, ей говорили:

— Остерегайся мужчин!.. И главное, не позволяй, чтобы к тебе приставали на улице…

Эти слова говорили всем маленьким девочкам, но, тем не менее, они воспринимали их несколько иначе.

На протяжении многих лет Матильда жила в ненависти, вернее, в недоверии к мужчинам, поскольку ее сердце нуждалось в недоверии сильнее, чем в ненависти.

Иногда ей случалось останавливаться на углу какой-нибудь улицы перед импозантным мужчиной, мужчиной с густыми усами, и исподтишка смотреть на него, думая: «Он не осмелится…»

Если прохожий не замечал ее, Матильда бежала вперед, чтобы вновь остановиться перед ним. У нее уже тогда была манера наклонять голову, смотреть в сторону. Она, вся дрожа, повторяла: «Он не осмелится…»

Потом, внезапно охваченная паникой, она убегала со всех ног и рассказывала матери или сестре, что с ней заговорил мужчина, предлагал ей конфеты и просил пойти с ним!

Что произошло бы, если бы Матильда не застала своего мужа и Польдину в мастерской? Какая следующая навязчивая идея сменила бы предыдущую?

Вполне вероятно, что Матильда создала бы себе какую-нибудь манию, но у нее не было в этом необходимости. Случай предоставил Матильде ту манию, в которой она нуждалась, ненависть, недоверие, длившееся восемнадцать лет и более, ненависть, которую можно было разжигать всеми способами.

Едва умер Верн, как его место заняла дочь, с этим взглядом, говорившим, что она не собиралась уступать, с этим стремлением умереть, против которого Матильда восстала со всей яростью!

Отныне женитьба Жака и обустройство молодой четы на первом этаже потеряли для нее всякий смысл.

Это касалось только Польдины, которая страдала за двоих, боролась за двоих, выслеживала противника, перегнувшись через перила лестницы, и вечером сообщала о своих трофеях.

— Они опять уехали на машине… Готова спорить, что они вернутся не раньше двух часов ночи, как на прошлой неделе…

Сестры уединялись в мастерской вовсе не из-за прихоти. Это стало почти необходимостью. Второй этаж претерпел значительные изменения. Сюда внесли мебель с первого этажа, и кабинет превратился также и в столовую.

Элиза тоже съехала с первого этажа. Она готовила в бывшей спальне и в заставленной квартире занимала больше места, чем прежде, из-за чего домочадцы постоянно сталкивались с ней.

Нетронутой осталась лишь мастерская, в которой у сестер появились новые привычки. Польдина всегда начинала разговор с вопроса:

— Как она?

А ее сестра, расценивавшая эти слова как злую выходку, отвечала недоброй улыбкой.

— Что касается тех, внизу…

О них было почти невозможно говорить. Справиться с этой задачей могла только Польдина, бросавшая несколько слов, короткие фразы, не прекращая шить или вязать.

— На этой неделе они выезжали дважды и три раза принимали у себя гостей…

Это доставляло беспокойство не только дому, но и всей улице, которая по ночам слышала, как с оглушительным грохотом подъезжал автомобиль Жака, маневрировал, уезжал, если только это не были автомобили четырех или пяти гостей. До двух часов ночи звучал фонограф. Бланш включала радио на целый день, и оно играло даже тогда, когда она находилась в другой комнате и не могла его слышать.

Невозможно было даже представить, что так поведет себя невзрачная девчонка, у которой, как утверждала Польдина, было слабое здоровье.

Иногда она поднималась, чтобы поздороваться с Женевьевой, и всякий раз приносила сладости или цветы, словно гостья. Это было вполне в ее духе. Когда одна из сестер спускалась, она церемонно принимала ее, будто та была в доме посторонней.

— Садитесь, прошу вас… Как мило, что вы нас навестили…

Однажды Польдина отчетливо услышала, как она говорила Жаку:

— Эти старые перечницы опять приходили…

И Жак ответил без стыда и совести:

— Выстави их за дверь раз и навсегда. Если хочешь, я им скажу…

Но самое худшее заключалось в том, что Софи переменила лагерь и стала участвовать в оргиях на первом этаже, где без всякого повода распивали шампанское. Софи брала свой автомобиль и ездила в Кан или Гавр вместе с ватагой друзей. Когда она возвращалась, все хорошо слышали, что ее поступь была не совсем твердой.

— Могла ли ты себе представить, что произойдут подобные изменения?

— Какие изменения?

— Все эти… С тех пор как Эммануэль умер…

Черт возьми! Он, умерев, отомстил! И его дочь, которой было в кого пойти, отомстит таким же способом…

Можно было подумать, что весна, вызвавшая к жизни дерево, растущее во дворе, усилила ее желание умереть! Женевьева сладострастно слабела. Ее лицо стало полупрозрачным, как лица гипсовых святых из квартала Сен-Сюльпис. Даже ее голос наполнился ангельской нежностью!

Женевьева задавала жестокие вопросы. Например, она спрашивала, не переставая улыбаться:

— Что станет с моей комнатой, когда я уйду?

— Замолчи!

— Почему? Ты же знаешь, я долго не задержусь… На следующей неделе надо будет позвать священника…

— Замолчи! Ты говоришь глупости…

— Нет! Вскоре я встречусь с отцом…

Вот так! Она встретится с отцом! Таким образом, две жертвы Матильды получат избавление!

— Это правда!

— Ты эгоистка! Ты думаешь только о себе! Если ты это называешь христианским милосердием…

Но ни разу Матильде не удавалось застать девушку врасплох, заметить нечто другое, нежели ее вечный взгляд блаженного ангела.

— Поклянись, что ты известишь священника…

Это пришлось сделать в середине мая. Разумеется, как только священника пригласили в дом, он стал приходить каждый вечер, не уставая говорить Матильде:

— Ваша дочь — святая…

— Да, правда, — вздыхая, отвечала Матильда.

А про себя думала: «Святая, которая ненавидит мать и мстит…»

Двадцать четвертого мая в гостиной первого этажа танцевали. Это была новая прихоть Бланш. Врач считал ее слишком слабой, чтобы родить ребенка, а она несколько часов подряд тряслась в такт музыке не только с мужем, но и с приглашенными.

Софи, которая всегда жаждала жизни, тоже присутствовала на вечеринке. А на следующее утро было совершенно бесполезно ее спрашивать, что там происходило.

— Мы веселились! — таков был ее короткий ответ.

А если ее расспрашивали о гостях, она отмахивалась:

— Приятели!..

Именно в тот вечер Польдина сказала сестре:

— В ее шкафу я нашла шелковое белье…

И после долгого молчания добавила:

— Я нашла кое-что похуже… Она купила несколько предметов гигиены и спрятала их в глубине ящика…

Матильда дважды спускалась и прислушивалась, стоя возле двери комнаты Женевьевы. Перед тем как лечь спать, она бесшумно приоткрыла дверь, но не заметила ничего необычного.