Алла Холод - Рыцарь страха и упрека

— Да, я забрала их без разрешения.

— Когда это произошло? Назовите день и время, когда вы забрали этот пакет.

— Это было где-то за неделю до его смерти.

— И за эту неделю вы поставили мужа в известность о своих намерениях?

— Да, я сказала ему, что подам в суд и потребую раздела дома.

— И как Павел отреагировал?

— Засмеялся и обозвал меня курицей. Как всегда.

— И все?

— И все.

Следователь отложил ручку и внимательно посмотрел на Соню. Она отвела глаза.

— А могло быть так, Софья Михайловна, что вы пришли к мужу в субботу поговорить об имуществе и его разделе, он назвал вас курицей и отказался что-то делить. Вы ведь сами ушли из дома, он вас не выгонял, не правда ли? Тогда вы спустились в подвал, забрали этот пакет, после чего собрались уйти. Увидев у вас пакет, Павел Волков насторожился и вспомнил, что это за пакет и какие в нем хранятся документы. Он решил помешать вам, но вы отказались отдать бумаги добровольно. Между вами вспыхнула ссора, муж пытался забрать у вас пакет силой. Во время этой ссоры с вашей головы упали волоски, которые остались на кухне, и вы выронили телефонный аппарат. Наверное, Павел чем-то вам пригрозил, и вы выстрелили в него. Вы, наверное, не хотели его убивать, но пуля попала точно в глаз. Когда вы поняли, что ваш муж мертв, вы испугались и убежали из дома по тропинке, которая ведет на набережную. По дороге вы остановились у заброшенного дома, чтобы перевести дыхание и кому-то позвонить. Достали телефон, но заметили, что у него откололся кусок панели. Вы поняли, что отколовшаяся деталь осталась где-то рядом с трупом, и выбросили аппарат, предварительно вынув из него сим-карту. Я все правильно рассказываю? Может быть, вы поможете мне уточнить некоторые детали? Например, меня интересует пистолет. Он был в доме, или вы принесли его с собой?

Соня крепко-крепко закрыла глаза, из-под дрожащих век потекли слезы.

— Софья Михайловна, — спокойно и без враждебности обратился к ней следователь, — успокойтесь и давайте говорить правду. Ложь все равно рано или поздно раскроется. Не надо мне лгать. Скажите, вы были в ту субботу в доме своего мужа?

— Да, я там была.

— Вы пришли в ваш бывший дом по Вишневой улице?

— Нет, — покачала головой Соня, — я шла низами, по тропинке.

— Почему? Вы не хотели, чтобы вас видели соседи? Хотели оставить факт посещения дома, где жил ваш муж, в тайне?

Соня горько усмехнулась.

— Нет, скорее наоборот, — сказала она, — это я не хотела никого видеть. Знакомых, вы понимаете… Я ведь там не жила уже некоторое время, соседи могли начать задавать вопросы. Я не хотела никому ничего объяснять. Поэтому пошла тропинкой.

— Софья Михайловна, где пистолет?

— У меня нет пистолета.

Соня тяжело вздохнула, встала со стула, вытерла ладонью мокрые глаза.

— Все было так, как вы сказали. Я убила своего мужа. Можете меня арестовать.

— Софья Михайловна, где пистолет?

Соня повернула голову к следователю, и он увидел, что ее глаза все еще полны слез, а уголки губ подрагивают:

— У меня нет пистолета, я выбросила его в водохранилище.

В эту минуту от раскрытого окна раздался сдавленный вскрик. Сергей Алексеевич резко повернул голову. Когда они явились в квартиру, Софья Михайловна была одна, дети ввиду дневного времени отсутствовали. День выдался жарким, и окно в комнате, где нашли пакет с документами, было открыто. И сейчас Сергей Алексеевич увидел, как от распахнутого окна метнулась девичья фигурка. Хрустнул кустарник под рукой девочки. И в ту же секунду она рванула от окна, только створка хлопнула, прикрываясь.

— Это Дашка, она все слышала, — встрепенулась Софья Михайловна. — Девочка, наверное, в шоке.

— Так на чем мы остановились, Софья Михайловна? — вернулся к процедуре Сергей Алексеевич. — Где вы выбросили пистолет?

— Я не помню, — ответила Соня, снова опускаясь на стул, — у меня больше нет сил, я устала. Это я убила своего мужа. Можете меня арестовать.

В субботу, 22 июня, Дима Нестроев проснулся очень рано. И даже не потому, что с вечера прилично перебрал, вернее, не только поэтому — просто невозможно было спать. Его жгло изнутри, каждая клеточка его тела находилась в максимальной степени возбуждения. Покалывали пальцы, горели уши, периодически лицо обдавало горячим. Он и пил вчера не потому, что хотел выпить, а потому что требовалось унять дрожь, как-то совладать с собой. А сегодня ему необходимо собраться внутренне, сконцентрироваться на главном. Сегодня ему нужно быть спокойным. Спокойным и хладнокровным.

Дима вскочил с постели в половине восьмого, выпил залпом стакан холодного морса из пакета, но жажда не отступила, а во рту стало приторно и противно. Через полчаса бессмысленного и бесцельного шатания по квартире он понял, что спокойствие к нему не придет и ни о каком хладнокровии не может быть и речи. Ну и ладно, и пусть. Может, так и должно быть. Может, это нормальное состояние для человека, который собирается осуществить то, что задумал он, Дима. Он раньше никого не убивал и понятия не имеет, что чувствует человек, который собирается отнять жизнь у другого человека. Пусть даже у такой дряни, как Волков.

Диму не мучили вопросы совести, он не сомневался в том, что у него поднимется рука. Есть «план», и его надо выполнить. Просто убийство — это ведь дело не совсем простое, его тоже нужно как-то сделать. Как-то осуществить. Выждать момент, не дать жертве возможности оказать сопротивление. Да мало ли какие еще нюансы всплывут по ходу исполнения задуманного? Это в кино убийцы продуманно и тщательно готовятся, просчитывают все детали, а потом хладнокровно нажимают на курок. В жизни все не так. В жизни картина совсем другая: его жжет и душит ненависть, и он совсем не знает, как он совершит то, что собирается. Одно он знает точно: сегодня он убьет Павла Волкова. Именно сегодня. Пока страх не успел выдавить ненависть, пока сердце сжимается от горя, пока все внутри болит и разрывается на части, пока чувство вины настолько горячо и мучительно, что все остальные чувства не имеют значения.

Пока был жив отец, Дима не задумывался о том, какую роль он играет в его жизни. Отец — это отец. Он есть. И только когда Тимофея Ильича не стало, Дима понял, какая на его месте образовалась огромная, чудовищная дыра. Мама совсем сдала, почти перестала выходить из дому. Утешить ее Дима не мог, ведь ответственность за смерть отца нес он, и только он.

Когда Дима закрывал глаза, чтобы уснуть, он видел себя одного в огромном белом поле, по которому носятся быстрые ледяные смерчи. И ни деревца вокруг, ни деревеньки. Только бескрайнее пространство, продуваемое холодным ветром. И небо над полем тусклое, блеклое, не поймешь день или ночь. И обглоданная луна на этом небе висит как мерзкое бельмо. Дима просыпался, отгоняя от себя эти сны, и понимал, что может спасти его от этого ледяного пространства. Только одно горячее билось в нем, придавая жизни хоть какой-то смысл. Это была ненависть. Такая живая и спасительная, что ее невозможно было не полюбить. Теперь главное, чтобы все получилось. Чтобы «план» удался.