Юлия Михалева - Невидимые

Продолжалась выволочка долго. Надоело смотреть, стоя посредине. Макар отошел и устроился у стены — на том месте, что освободила Ванькина мать.

Видимо, вконец обессилев, она вернулась, властно отодвинув сильной рукой. Ее сын сел рядом, виновато понурив голову.

— Как? — спросила баба.

— Да случайно, — по-детски растирая глаза, отвечал он.

— Не ври мне, ослина! — прикрикнула мать.

Ванька сдался.

— Лавку глухого табачника хотели взять. Но нас повязали. Сдал кто-то, — он поднял голову и взглянул на Макара.

— Да не я это, брат! Вот те крест!

— Не брат я тебе…

— Заткнись! Отчего решил, что ты? — обратилась баба к Макару.

— Да почем мне знать? — от чистого сердца удивился он.

— Ну? — допрашивала она сына.

— Чую, — подумав, ответил тот.

— Ах, чуешь! Как на гиблое дело идти — не чуял, а тут — почуял, дурак? И на что я тебя, сметливого, только растила?

Замолчали. Задумались. Макар уже едва не задремал, несмотря на тревогу — а может, и благодаря ей.

— А ты-то что, мама? — набрался смелости Ванька.

Баба, по-прежнему раздосадованная, отмахнулась.

— Не твоего ума дело.

— На добро хозяйское ручонки наложила, — рассмеялся длинный одноглазый арестант.

Ванькина мать взъярилась:

— А ты чего лезешь?

Окно в стене распахнулось.

— Веселов!

Макар встал.

— Быстро тебя, — удивилась крестьянка.

Тут же подскочила и мать Ваньки, взмолилась, хватая за полы:

— Постой, сынок, погоди! Если тебя вдруг выпустят, зайди к моим детям на берег. Матрена я, Матрена Митрофанова, обгорелый дом на спуске! Передай весточку, что я тут сижу!

— Да и рад бы, мать, но куда уж мне? Чую, сидеть — не пересидеть теперь. Третий уж раз тут, — понуро сказал Макар, прежде чем выйти.

Его провели сразу в кабинет Червинского. Теперь сыщик был не один — вместе со старшим, седым и сутулым. Макар прежде с ним не сталкивался.

На сей раз Червинский не стал его бить.

— Видел там мать твоего подельника?

Макар кивнул, но тут же спохватился:

— Да какой подельник? Не знаю его, случайно встретил неделю назад!

— За той бабой, Матреной, и раньше лихие дела водились. Не во всех уличили. Слыхал?

— Ей-богу, нет!

— И что, веришь? — усмехнулся седой.

— Да. Дурак он, — ответил Червинский и обратился к Макару. — Вот что. Сходишь в ее дом на берегу, сойдешься со всеми, кого там найдешь, и разузнаешь: с кем, когда и что.

— Она сама о том просила — весточку передать, — заметил Макар.

— Какую? — спросил седой.

— О том, что тут сидит.

Червинский аж хлопнул в ладоши.

— Фартит тебе, Свист! Даже повод готов.

— Меня же убьют! — Макар с ужасом подумал о том, что Ванька-мануфактурщик как в воду глядел, да только не про былое, а про будущее.

— А ты старайся не проколоться.

— А как же театр? — он судорожно ухватился за прежнюю зацепку.

Седой заинтересовался:

— А что театр?

— Говорит, там схрон, — ответил за Макара Червинский.

— И ты не проверил? Эх, все тебя учить надо. Так, Макарка. Театр отставить. Мы сами все выясним, а тебе спасибо. И вот за труды, — седой вынул из кармана портмоне, а из него — червонец. А потом еще пятерик добавил и на стол положил.

Макар не поверил.

— Мне? Так много?

— А что, обычно меньше получаешь? — старый ласково улыбнулся, отчего Макар вдруг испытал к нему симпатию и доверие.

— Вообще нисколько, — честно признался он.

Седой посмотрел на Червинского. Тот отвел взгляд.

— Ну, мы тебе и еще приплатим сверх, как узнаешь и расскажешь, где остальные.

— Остальные кто?

Старик не ответил.

— Ты свободен. Иди и займись делом. И гляди — чтобы это в последний раз, — как-то безжизненно сказал Червинский.

Макар сделал шаг к двери, но обернулся.

— Так про что мне спрашивать-то?

— Про невидимых!

Макар вышел, настолько удивленный освобождением, что даже не поблагодарил за него. Вспомнил, уже когда почти до дома дошел. Остановился и широко перекрестился.

— Спасибо, господи! — сказал громко и с чувством, вызывая любопытные взгляды.

Когда день сменился ночью, шум в полицейском участке стих, и темные помещения освещал лишь тусклый свет уличных фонарей, из сейфа с доказательствами исчез тот самый предмет, что и привел сюда Матрену.

Оконная решетка оставалась целой, дверь кабинета — запертой. Лишь сейф был распахнут настежь.

Одна из ценностей Старого Леха будто растворилась в воздухе.

Странно это — когда будит чужой лысый старик. За неделю, проведенную вне дома, Бирюлев не привык к костлявым пальцам, осторожно трогающим за плечо. Но зато помогало безотказно: от неприятного прикосновения репортер каждый раз вскакивал, озираясь по сторонам. И всегда испытывал удивление, обнаружив зеленоватые пыльные интерьеры небольшой комнаты.

— Велели разбудить, сударь, — извиняющимся тоном заметил портье, дядька Ферапонт.

— Да-да, — жмурясь и быстро моргая, Бирюлев стряхивал остатки сна. — Спасибо.

Он собирался пойти в газету и выяснить, наконец, сколь многое упущено. Возможно, что-то еще можно вернуть, перехватив свою же тему у кого-то из коллег. Опасаясь лишнего расстройства, вчера репортер не стал брать свежий выпуск. Лучше уж сразу узнать обо всем на месте и постараться исправить.

Бирюлев оделся в несвежее — жаль, что мысль отдать белье гостиничной прачке пришла в голову только сейчас. Побрился кое-как тупым лезвием. Взглянув в мутное зеркало, вздохнул: вряд ли его слова о том, что все уже в полном порядке, сегодня прозвучат убедительно.

Моросил дождь, окончательно портя и без того скверный настрой. Зонта при себе не имелось: все осталось в доме Ирины.

Как назло, извозчики нынче, похоже, объезжали улицу стороной. Когда Бирюлев все же сумел подозвать пролетку, он изрядно промок и замерз.

Репортер велел везти в газету, однако по дороге передумал.

— Езжай-ка в полицейский участок.

Нет, он вовсе не рассчитывал, что за день дело отца сдвинулось с мертвой точки. Однако свежими новостями стоило запастись. Червинский, чья служебная тайна так нежданно открылась, стал куда более разговорчив. Кто знает, что еще он способен походя рассказать?

— Сыщик Червинский хотел меня повторно опросить, — уверенно буркнул Бирюлев, и прошел, не дожидаясь ответа.

Из кабинета сыскарей доносился возмущенный гул. Заглянув в распахнутую дверь, Бирюлев обнаружил непривычное многолюдье: в тесное помещение набилось человек пятнадцать, если не больше. Все — полицейские.

— Не о чем тут спорить. Это точно один из нас, — громко выкрикнул кто-то, перекрывая шум.

— Тогда следовало закрыть и сейф и внимания не привлекать. Неизвестно, когда бы хватились.

— Трюк. Неужели не ясно?