Татьяна Устинова - Одна тень на двоих

Марта дернула ручку, включая блокировку дифференциала, отпустила ручник и что было сил вдавила в пол газ. Колеса мертвой хваткой держались за лед.

Куски льда и снега веером летели из-под шипов.

Ей есть что терять. Просто так она не сдастся.

Свет ненавистных фар вынырнул из-за поворота и оказался очень близко.

Так близко, что ей пришлось зажмуриться.

Ничего, мы еще посмотрим, кто кого.

– Марта!!!

На узкой дороге было не разъехаться. По обеим сторонам в зимнем лесу лежали сугробы. Марта неслась в лоб встречной машине, и снег белой королевской мантией летел следом за ее машиной.

Ощерившись, как волчица в последнем смертельном прыжке на вороненое дуло, она жала и жала на газ, и ее нельзя было остановить.

И она поняла, волчьей своей сутью уловила миг, когда тот, кто желал ей смерти, дрогнул во встречной машине.

– Ногу с газа!! – орал кто-то рядом с ней. – Ногу с газа!!!

Она не знала, сколько метров – или сантиметров – осталось до столкновения, когда ослепляющие фары вдруг сбились, вильнули, она взяла чуть вправо, отслеживая каждое движение своих колес и готовая выправить тяжелый корпус, если только он начнет сползать в кювет, но машина держалась. Она держалась и во всем помогала Марте, словно понимала, что ей тоже пропадать, если Марта ее не спасет!..

Почти чиркнув бортом по борту другой машины, она проскочила между ней и метровыми сугробами и увидела в зеркале, как та машина, потеряв связь с дорогой, подалась вбок, вильнула еще раз и наконец съехала совсем, почти по крышу утонув в снегу.

– Убери ногу с газа! – приказал Данилов. – Марта, ну!!!

Она не сразу сообразила, кто это и что ему нужно, а сообразив, моментально отпустила газ. Стрелка спидометра стала стремительно падать к отметке в сто километров. Господи, какая же скорость у нее была?!

– Еще, – приказал Данилов, – еще. Ты слышишь меня, Марта?

Странно. Оказывается, в машине было очень тихо, только Данилов хрипло и коротко дышал. Ей казалось, что вокруг все грохотало и рвалось, как при артобстреле, и она не сразу сообразила, что это кровь грохочет у нее в ушах.

Стрелка упала за сто километров, и впереди показалось освещенное цивилизованным мирным светом Рижское шоссе. По нему шли машины.

– Аудиторша, твою мать!.. – с усилием выговорил рядом Данилов. – Аудиторша хренова!

– Данилов, – спросила Марта удивленно, – ты что, материшься?!

Он наклонился к ней и поцеловал, сильно прижимая ее голову левой рукой.

И когда он ее поцеловал, она заплакала и плакала до самой Москвы.

Из больницы Данилов позвонил капитану Патрикееву.

– Что? – спросил капитан из трубки, и Данилов страшно удивился, услышав его голос. Он был уверен, что на дворе глубокая ночь. Дотянувшись, он посмотрел на свои часы. Оказалось полшестого.

– У нас опять… чрезвычайное происшествие. Мне позвонили и сказали, что горит дом Тимофея Кольцова.

– Кто позвонил? – перебил капитан.

– Не знаю. На моем телефоне нет определителя, а голос я не узнал. Мы поехали и там…

– Что?

– Сзади оказалась какая-то машина. Из нее выстрелили, по-моему, три раза. Попали мне в руку.

– И что вы от меня хотите?

– Ничего, – сказал Данилов, – просто ставлю вас в известность. Я пока в больнице. Здесь милицию вызвали, по-моему, собираются протокол писать, может, вы скажете, что не надо? Или надо?

– Какая у вас опасная работа – архитектор! – съязвил Патрикеев. – Убивают, стреляют! Дайте трубку… кто там? Лейтенант?

– Я не знаю, – признался Данилов.

– А дом-то сгорел?

– Нет, – ответил Данилов весело, – не горел дом. Тимофей Ильич охрану усилил, там все в порядке. Я разговаривал с его женой.

– У Тимофея Ильича всегда все в порядке, – сказал капитан неприязненно, – ну, давайте лейтенанта! А завтра утречком, кстати, я к вам зайду. Вопросы задам.

– Хорошо. У вас есть мой телефон, вы позвоните сначала. Вдруг я опоздаю.

– Болит? – вдруг спросил капитан.

– Болит, – признался Данилов.

– Навылет?

– Да.

– Быстро пройдет. Правая рука?

– Да.

– Значит, месяцок левой придется рисовать.

– Я и так левой рисую, – сказал Данилов, – я левша.

– Где лейтенант-то?

Данилов протянул кому-то трубку, вовсе не уверенный, что это лейтенант.

Марта маялась под ободранной дверью, он знал, что она там мается, и ему хотелось скорее к ней.

Как будто она могла куда-нибудь от него деться.

Лекарства делали свое дело – Данилов отдыхал от боли, плохо соображал и чувствовал себя прекрасно. Остаться на ночь в больнице он отказался наотрез.

– Ты как? – спросил он у Марты, наконец затащив себя в машину. – Может, теперь тебе надо в больницу?

– Мне не надо, – сказала Марта. – Данилов, ты уверен, что тебе можно ехать домой? Может, останешься все-таки? Смотри, у тебя рука совсем не двигается!

– Я не собираюсь сегодня ни копать погреб, ни косить луг, – возразил Данилов, – езжай. У меня сил нет.

– Можно подумать, у меня есть, – фыркнула Марта.

– А… ребенок? – спросил Данилов и закрыл глаза. – Как ты думаешь, с ним все в порядке?

Марта сбоку посмотрела на него. В неверном машинном свете выражения его лица было не разобрать.

– Думаю, что ничего. Я же не прыгала с парашютом!

– Ты спасла нас, – сухо сказал Данилов, – он загнал бы нас в этот карьер, если бы не ты и твоя машина. Я не знал, что ты такая сильная. И храбрая. Вернее, я знал, но никогда не видел этого своими глазами.

– Данилов, – предупредила Марта, – я сейчас зареву.

– А торт? – спросил Данилов.

– Торт? – удивилась Марта и оглянулась по сторонам как бы в поисках торта. – Он где-то здесь. А что?

Торт она нашла под своим сиденьем, когда остановилась на светофоре. Он был странной, не правильной формы.

– Я его соскребу ложкой с коробки, – решила Марта, – не пропадать же добру, правда?

– Конечно. Ты позвонила Надежде Степановне, что не приедешь?

Марта опять посмотрела на него.

– Да.

– Хорошо.

Дома она стащила у него с плеч пальто и сказала с сожалением:

– Такая вещь пропала. И пиджак.

– Черт с ними, – отозвался Данилов рассеянно. – Марта, тебе придется снять с меня водолазку. Она вся в крови, а руку я поднять не могу.

– Сейчас, – прокричала она из глубины квартиры, – только чайник поставлю!

Он зашаркал в спальню, сонно думая о том, что снимать придется еще и брюки, а он так хорошо пристроил руку – она совсем не болела и вообще как будто не существовала.

– Я здесь. Давай.

Она вытащила его из водолазки, кинула ее на пол и стала расстегивать ремень.

Он вдруг так смутился, что загорелись уши.

– Марта, я сам.

– И эти снимешь, и другие наденешь, – все сам? – спросила она с сомнением в голосе. – Или будешь голый ходить? Он был голый и свободный! – зачем-то добавила она, рассматривая его.