Татьяна Устинова - Одна тень на двоих

Руку дергало болью, как будто кто-то включал и выключал секундомер – три секунды боли, пять секунд покоя. Потом стало наоборот. Когда секундомер включился и больше не выключался, Данилов встал.

Он выпил две таблетки анальгина, подумал и выпил еще две. Сварил кофе.

Зажег сигарету.

Потом вспомнил, что непременно должен был сделать. Он подошел к кухонному столу и очень медленно нагнулся. В мусорном ведре все еще лежала фотография Марты – лицом вверх. Данилов вытащил фотографию из ведра и вернул на стол, прислонил, как давеча, к солонке.

Ему показалось, что вид у Марты стал чуть более ехидным, возможно, именно потому, что она побывала в мусоре, Детали, детали, которых накопилось так много, что в них можно было зарыть не одну, а две собаки.

Или даже целую стаю собак.

Растоптанный в пыль янтарь на даче у Кольцова и Лида, которая говорит, что потеряла брелок.

«Ну, тот самый, из янтаря, ты привез мне из Прибалтики, неужели не помнишь?»

Голубая краска, которой было написано «Это только начало», и голубая краска у Данилова на ботинке. Веник собирался красить ванную в голубой цвет.

Ключи от офиса. Очки, брошенные на кровь. Кассета на полу в машине Тарасова. Губная помада, которой написано: «Ты виноват». Записки – ему и Марте.

Окровавленная рубаха.

Почему Веник соврал? Где он мог быть утром в субботу, и почему это такая страшная тайна? Если все это – его рук дело, разве нельзя придумать что-нибудь убедительное, красивое, правдоподобное, легко проверяемое? Почему не придумал? Потому что ничего не боялся? Потому что не имеет к этим делам никакого отношения?

Как понять, что из всего этого важно, а что – просто мусор? Как стать таким же ловким и сообразительным, как детективы в кино?

Повторяющийся элемент, сказала Знаменская. Знать бы, как его найти, этот элемент, если головоломка никак не складывается и кусочков все время недостает, а те, что есть, кажутся лишними?

Данилов потянул к себе телефонную книжку и вытащил из нее ручку. Он не мог думать без блокнота и ручки, и эта его привычка погубила Сашку.

Он столбиком выписал имена и таким же столбиком – все кусочки головоломки. И провел стрелки от имен к кусочкам и обратно. Стрелочек получилось много, они пересекали друг друга, и разобраться в них было невозможно.

Нет никакой логики, сказала однажды Марта, только ненависть и злость!

Данилов был уверен, что логика есть, нужно только правильно думать. Думать как-то не так, как он, Андрей Данилов, архитектор, зануда, несостоявшийся музыкант, а как тот, хитрый, безжалостный, ненавидящий убийца, «Что ему от нас нужно? – жалостливо подумал Данилов. – Что привязался?»

Данилов снова взялся за ручку и нарисовал еще немного стрелочек.

Самым главным ему казалось то, что на приеме все говорили, что у него нездоровый вид и вообще он выглядит как-то странно. И еще шкатулка.

Он написал на чистом листке: «прием» и «шкатулка».

Шкатулка стояла в стенной нише, и Данилов побрел к нише, держа левой рукой правую, потянулся, морщась и охая, и достал ее. Открыл – в три приема – и снова закрыл. Ее легко было сломать. Открыть непросто.

Выходит, «черный человек», написав на его зеркале губной помадой «Ты виноват» и залив его чем-то грязно-бурым, отправился сюда и стал медленно – в три приема – открывать шкатулку.

Данилов закрыл глаза и представил себе, как это было – как за его столом сидел чужой человек и открывал шкатулку, которую бабушка подарила, когда Данилову исполнилось четыре года. Нет, пять. Нет, пожалуй, четыре.

Как чужой человек смог открыть шкатулку? Зачем он ее открывал, когда ее проще сломать? Проще и быстрее!

Он опять посмотрел на имена, на стрелочки, на шкатулку, сиявшую белым лицом изображенной на крышке японки, и в этот момент все понял.

Он все понял сразу и до конца. Ему даже холодно стало от этой отчетливой и неумолимой догадки.

Знаменская была права, он нашел повторяющийся элемент. Вернее, не нашел, а просто увидел.

Нужно только кое-что проверить, чтобы убедиться, что он все понял правильно, но и так он был уверен, что прав.

Он понятия не имел, что станет делать, когда все подтвердится.

Как только Марта вышла из ванной – свежая, но довольно сердитая, – Данилов заявил ей, что она должна уехать в Кратово и не приезжать, пока он не позвонит.

– Ты что, – спросила Марта и зевнула, – с ума сошел? Мне на работу надо. И вообще ты теперь от меня не отвяжешься никогда, не надейся даже.

– Я не собираюсь от тебя отвязываться, – сказал Данилов терпеливо, – но на работу ты позвонишь и скажешь, что заболела.

– Я здорова как бык.

– Знаменская выдаст тебе справку.

– Не надо мне никаких справок, Данилов! Я иду на работу, и точка. Что ты станешь без меня делать? А если тебе прострелят еще одну руку или ногу, кто понесет тебя на спине, чтобы ты смог до конца выполнить свой долг?

– Какой долг? – спросил Данилов мрачно.

– Такой, – ответила Марта туманно. – Ты совсем не спал?

– Спал, – соврал Данилов. – Марта, ты должна уехать в Кратово. Или я позвоню Надежде Степановне, скажу, что тебе плохо, она примчится и устроит скандал. Хочешь?

– Надежда Степановна не устраивает никаких скандалов, – назидательным тоном сказала Марта. – А что случилось-то? Почему я должна куда-то ехать?

– Потому, что у меня должна быть свобода действий. Пока я за тебя боюсь, никакой свободы у меня не будет.

– А для чего тебе нужна свобода?

Данилов так толком и не придумал, что будет делать, когда все подтвердится, поэтому ответить на этот вопрос не мог.

– Мне нужно довести все до конца, – раздраженно сказал он, – сегодня я это сделаю.

– Сделай при мне.

– Нет. Слушай, перестань со мной спорить, а?

– Разве я спорю? – удивилась Марта и куда-то ушла.

Данилов посмотрел в окно.

– Марта! – крикнул он и прислушался. – Ты выйдешь за меня замуж?

– Выйду, – сказала она очень близко. Он вздрогнул и оглянулся. Она стояла у него за спиной и улыбалась. – Конечно, выйду. Хоть ты и не танкист.

– Не… кто? – переспросил Данилов.

– Не танкист, – пояснила Марта охотно, – у тебя мама педагог, а папа пианист. Какой из тебя танкист!

– Это о чем?

– О тебе, балда! – Она взяла его за здоровую руку, притянула к себе и поцеловала в щеку. – Как же ты брился? Ногой?

– Рукой, – ответил Данилов. – При чем тут танкист, я не понял?

– Ты больше налегай на Шостаковича, вообще ничего тогда не поймешь. Это только знатоки «Русского радио» понимают, а знатокам Шостаковича это недоступно. Садись, завтрак готов.

На завтрак была огромная, как луна, яичница с толстой розовой полукруглой сосиской. Данилов съел яичницу, запил ее кофе, потом съел еще кусок у Марты и налил себе еще кофе.