Джон Макдональд - Расставание в голубом. Глаза с желтизной. Оранжевый для савана

— Обеих?

— Нет, если тебе удастся.

Последовало долгое молчание в зажатой ладошкой трубке, а потом она сказала:

— А какого рода место, Трэв?

— В «Открытом круге»?

— Ну! Мне придется заехать к себе и переодеться. Как насчет того, чтобы подъехать ко мне и выпить по рюмочке? Минут через сорок?

Я побрился, переоделся и оставил Артуру записку на случай, если он проснется. Моя «Мисс Агнесс», голубой, оттенка «электрик» «роллс-ройс», которую я, побеседовав по душам с одним отчаянным идиотом, выписывающим квитанции, забрал с платной стоянки, была припаркована поблизости. Старушка еще не настолько дряхлая, чтобы голосовать у обочины, но близка к тому. Зажигание включилось от одного прикосновения, и я поехал по набережной туда, где мисс Мак-Колл жила в дальнем крыле мотеля, столь почтенного, что давным-давно перешел из разряда временного жилища в ранг постоянного места жительства с так называемыми двухкомнатными квартирами. Закутанная в халат, пахнувшая мылом и паром, она по-сестрински чмокнула меня и велела смешать ей бурбон с водой. Я передал ей бокал.

Спустя в меру короткий промежуток времени она вышла в туфлях на высоком каблуке и блеклом зеленовато-сером платье.

— Макги, по-моему, я согласилась только потому, что с немногими знакомыми могу позволить себе высокие каблуки. — Она оглядела меня. — Что-то ты больно потяжелел.

— Спасибо. Я и чувствую себя изрядно потяжелевшим.

— А ты собираешься что-нибудь предпринять?

— Уже начал.

— С бокалом в руке?

— Я немного медленно раскачиваюсь, но, вообще-то, из тех, кто худеет от зарядки. Не так уж и поздно. Но дальше — больше. А ты, Чук, отнюдь не выглядишь слишком потяжелевшей.

— Потому что я все время над этим работаю.

Она действительно была в форме. «Такая женщина», как сказал бы Хэл. Метр семьдесят пять, пятьдесят пять килограммов, размер примерно 96-62-96, и каждый сантиметр твердый, лоснящийся, подвижный, живой и в идеальном состоянии, какое бывает лишь у преданных своему делу профессиональных танцоров, цирковых гимнастов, акробатов и комбатов-десантников. Так и слышишь работу невидимого мотора. Сердце бьется ровно. Экстраординарные легкие. Белки глаз голубовато-белые. Не красавица. Черты лица слишком энергичны и тяжеловаты. Тяжелые брови. Волосы жесткие, черные и лоснящиеся, как у скаковой лошади. Индейски-черные глаза, курносый нос, большой широкий рот. Симпатичная неординарная человеческая особь. Когда ей было пять, ее отдали в балет. В двенадцать она вымахала слишком длинной для любой труппы. В пятнадцать, выдавая себя за девятнадцатилетнюю, пела в хоре бродвейского мюзикла.

Пока я подливал по новой порции, она рассказала, что они с Мюриел придумали вариации музыки и ритмов на тему «Новой нации». Объяснила, что это придаст им некоторую экзотику, даст возможность сделать кое-какие хорошенькие костюмы и кое-какую сексуальную хореографию. Мы присели допить то, что осталось в бокалах. Она сказала, что Уосснер, новый управляющий, собирается в следующем сезоне выпустить их маленькую труппу на сцену без лифчиков и теперь прощупывает почву, чтобы выяснить, насколько за это надают по шее. Сама она надеется, что это не пройдет, потому что иначе придется либо увольнять двух хороших девушек, которых она уже наняла, либо уговаривать их на накладной бюст и грим.

— Всякие там позы, затемнения и прочая дребедень, — пояснила она, — это совсем не то. Просто задираешь подбородок, слегка выгибаешь спину, расправляешь плечи. Но я все время пытаюсь объяснить мистеру Уосснеру, что танцы — это кое-что еще. Боже мой, такие шаги в быстром темпе, и потом вдруг понимаешь, что со стороны смотришься как комик в кино. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду. Если он думает, что это пойдет, так все, что ему нужно, — это найти пару больших и глухих кобыл, просто поставить их, скажем, на возвышении на сцену и медленно поворачивать под слабыми прожекторами.

Когда я согласился, последовало заключительное молчание под выпивку, а я знал, что должен что-нибудь сказать о Фрэнке Деркине. Словно меня заставляли обсуждать притирания с человеком, страдающим неизлечимой кожной сыпью.

— Мне очень жаль, что Фрэнка упекли, как я слышал, надолго.

Она вскочила и наградила меня взглядом, которым, наверное, глядел замученный Кастер, перед тем как его изрубили на куски.

— Черт побери, это же несправедливо! Этот парень был тот еще умник, а Фрэнки вовсе не был ему должен пятьдесят долларов. Это ошибка. Когда он там, на стоянке, за ним погнался, Фрэнки хотел только попугать его. Но он прыгнул не в ту сторону, и Фрэнки на него налетел. Трэвис, поверь мне, они засудили его за остальные разы, когда он попадал в беду. А ведь это антиконституционно, правда? Правда ведь?

— Не знаю.

— У него просто нрав крутой. Прямо в зале суда придушить судью! Поверь мне, он сам свой злейший враг. Но все равно это совершенно несправедливо.

Что можно ей ответить? Посоветовать забыть его? Так она взорвется и в глотку вцепится. Единственно когда она пыталась забыть — это недолгие периоды после диких ссор. Держал ее на крючке обещаниями жениться. Считал себя ловкачом, но в большинстве сделок умудрялся обхитрить самого себя. А потом кусал локти. Я сказал бы, ему грех жаловаться на судьбу, потому что его давным-давно следовало посадить за решетку или поджарить как убийцу, если бы он в ряде известных мне случаев не добивался своих заветных желаний. Как-то раз я видел его в ярости. Бледно-голубые глаза побелели до цвета молока. Плебейская физиономия стала дряблой, как суфле. И, рыча с каждым выдохом, он бросился на моего друга, пытаясь убить его. И убил бы, будь они вдвоем. А поскольку он не стоил того, чтобы ломать о него костяшки пальцев, я взял гарпун, с которым хожу на зубастую рыбу, и врезал ему по черепу. После трех ударов он все еще пытался доползти до горла Мака, но четвертый его утихомирил. Придя в себя, он, похоже, с трудом сфокусировал свой взгляд, как человек, переболевший тяжелой лихорадкой. И не испытывал ни малейшего душевного дискомфорта.

— Как он это переносит?

— По-настоящему тяжело, Трэв. Все время повторяет мне, что не выдержит, что должен что-то сделать. — Она вздохнула. — Но он ничего не может поделать. Может… выйдет оттуда созревшим, чтобы остепениться. Пойдем отсюда.

«Мисс Агнесс» беззвучно перенесла нас на большой остров, к «Открытому кругу» — ресторану, разукрашенному ширпотребом техасских народных промыслов, охотничьими рогами, тавро для клеймения скота, лошадиной сбруей, свернутыми кольцом лассо и кнутами. Но кабинки там уютные, обиты мягкой тканью, освещение слабое, а бифштексы большие и сочные. Чук заказала себе настолько «с кровью», что я порадовался слабому свету лампы. Еще немного денег из фонда спасения Артура я вложил в бутылку бургундского. Я видывал, как Чук ест в самых разных условиях. Но со мной она могла вести себя естественно и есть деловито, увлеченно, с восхищенным молчанием батрака или подсобного рабочего, вгрызающегося, ничего не видя и не слыша, в даровой поджаристый и прекрасно приготовленный кусок, чтобы в конце, откинувшись назад, отодвинуть пустую тарелку и одарить меня отсутствующей мечтательной улыбкой, подавляя сильную отрыжку.