Александр Ярушкин - Рикошет

— Это я помню. Привет от тебя передал, но все равно, попили они моей кровушки… Ты расскажи, как с Мозжейкиным побеседовал?.. Я с ним никак не могу общий язык найти. Вызывал два раза — молчит, хоть клещами слова вытаскивай!

— Интересно, стал бы ты на его месте соловьем петь? — скупо роняет Кромов.

Следователь задумывается, легонько тарабанит пальцами по столешнице:

— Хм… Действительно… Вообще-то, впечатление он на меня произвел неплохое. Спокойный, даже не подумаешь, что мог в петлю сунуться. Хотя… Другой-то проорется, проматерится — и все дела. А такие, как Мозжейкин, копят в себе, накручивают, нагнетают… и молчат. Потом наступает предел и…

— За доведение до самоубийства привлекать думаешь?

Добровольский отвечает с горькой усмешкой:

— Кого?..

— Всех троих, — хмурится Кромов.

Вздохнув, следователь вытягивает ящик стола, подает ему Уголовный кодекс, а сам заунывным голосом цитирует по памяти:

— Доведение лица, находившегося в материальной или иной зависимости от виновного, до самоубийства или покушения на него путем жестокого обращения с потерпевшим или систематического унижения его личного достоинства… Так сказать, диспозиция статьи сто седьмой не позволяет.

— Хочешь сказать, унижение есть, а зависимость отсутствует? — раскрыв кодекс на нужной странице, медленно выговаривает Кромов.

— Именно!.. Впрочем, над этим я голову не особенно ломал. Как представил, что Мозжейкину на вопросы суда принародно отвечать придется, так и перестал ломать…

Взгляд Кромова теплеет:

— Не боишься, что суд вернет дело на дослед? Ведь прокурор за это не погладит.

— Боюсь, не боюсь — моя забота, — усмехается Добровольский. — Но чтобы вернуть дело на доследование, нужны веские основания. В нашем же случае, по точному смыслу статьи, привлекать некого! А аналогия, сам знаешь, в уголовном праве не допускается… Да и Мозжейкин, думаю, не будет настаивать.

— Это уж точно, — соглашается Кромов.

Лежал Мозжейкин в шестиместной палате. Очевидно, врачи побоялись поместить его в одноместную, или просто она была занята очередным чиновным больным.

Палата была веселая. Кромов понял это еще в коридоре. Жизнерадостный гогот, рвущийся из открытых дверей, даже слегка озадачивал. Причина смеха стала ясна оперативнику чуть позже — палата резалась в «подкидного».

Поначалу на Кромова никто не обратил внимания, но когда он направился к койке Мозжейкина, шум сразу стих, куда-то исчезли карты, а больные, с интересом глазея на посетителя, разбрелись по своим местам.

Кровать Мозжейкина стояла в темном углу. Он лежал и смотрел прямо в потолок.

— Здравствуйте, — стараясь говорить как можно тише, сказал Кромов, и представился.

Даже не взглянув на него, Мозжейкин отвернулся к стене. Кромов посмотрел на больных, кивком попросил оставить его наедине с Мозжейкиным.

— Васька, — обращаясь к веснушчатому парню, произнес мужчина в красном спортивном костюме. — Айда, покурим.

Тот понимающе заспешил к выходу. Остальные потянулись следом, на ходу придумывая, неуклюжие благовидные предлоги. Когда дверь закрылась за последним, Кромов мягко проговорил:

— Андрей Борисович, у меня просьба к вам…

Мозжейкин не пошевелился. Кромов ждал.

— Чего вы от меня хотите? — наконец услышал он.

— Узнать причину.

— Вас это не касается.

— А вдруг?

Внезапно Мозжейкин обернулся, резко сел на кровати. Худое, бледное лицо порозовело, острый нос, казалось, готов был впиться в оперативника:

— Жить или умереть — личное дело каждого!

— Вы твердо в этом убеждены? — не реагируя на свистящий шепот Мозжейкина, спокойно полюбопытствовал Кромов.

— Дискутировать я не имею желания!

— Так была причина или нет? — стараясь по реакции угадать ответ, повторил оперуполномоченный.

— Нет, — буркнул Мозжейкин, упал на подушку, снова отвернулся к стене.

— Значит, была… — тихо констатировал Кромов.

— Вам-то какое дело?! — огрызнулся Мозжейкин.

— Мне лично — никакого, — ответил Кромов и поднялся с табурета.

Добровольский понимающе качает головой:

— С тобой он тоже не очень разговорчивым был…

— Да… Но я понял главное — Мозжейкин далеко не псих.

— То есть, решил искать причину? — догадывается Добровольский.

Кромов кивает:

— Примерно так.

Раздается негромкий, но требовательный стук в дверь. Следователь досадливо бросает:

— Войдите!

В кабинет осанисто вплывает ревизор:

— Прошу меня извинить, но в повестке указано, что вызывают к одиннадцати… Время уже…

Добровольский долгим и как бы непонимающим взглядом смотрит на зажатую в руке железнодорожного служащего повестку. Потом спрашивает:

— Вы — Стрюков?

— Стрюков, — уважительно относясь к собственной фамилии, отвечает ревизор.

— Подождите немного, я занят.

— Но мне на работу…

Взгляд следователя становится строгим:

— Я попросил подождать. Повестку отмечу, как полагается.

Когда Стрюков исчезает за дверью, следователь хмыкает:

— Торопится…

— Руки-то подрагивают, — замечает Кромов.

— Я тоже обратил внимание. Подождет. Потом благодарить будет, что дал лишний час побыть свободным человеком… хоть и в коридоре… Продолжай.

— Из больницы поехал домой к Мозжейкиным. Решил с женой побеседовать.

— Почему домой? — удивляется следователь.

— На фабрике, где она работала, сказали, что Мозжейкина взяла три дня за свой счет.

Квартира Мозжейкиных — малогабаритная, из двух смежных комнат, с мизерной кухней, где с трудом могли разместиться два человека, а окажись здесь третий, пришлось бы ему принимать пищу стоя, — больше походила на временное жилье, чем на место обитания семейных людей.

Видимо, эти мысли оперуполномоченного отразились на лице, потому что хозяйка смущенно провела рукой по пухлой щеке, проговорила, словно извиняясь:

— Неуютно у нас… Я на работе целыми днями. Андрей из ВЦ не вылазит, только ночевать и приходим… Ремонт бы сделать, да никак не соберемся…

Продолжая разглядывать корешки книг с мудреными математическими названиями, которые стояли на самодельном стеллаже вкривь и вкось, Кромов молчал. Людмила Васильевна снова перехватила взгляд оперативника, устремленный теперь на полку с учебниками и справочниками по экономике:

— Я экономист…

— Начальник планового отдела?

— Да.

Кромов посмотрел на нее. Если бы не излишняя полнота, Мозжейкину смело можно было бы назвать красивой женщиной. Густые каштановые волосы, аккуратные, в меру пухлые губы, ровный овал лица, аквамариновый цвет глаз.

— Вы, конечно, понимаете, почему я пришел…

Людмила Васильевна в смятении стиснула пальцы, тихо отозвалась: