Мария Амор - Вкус Парижа

Очень медленно, чтобы не поддаться ярости, я заявил:

– Я не отравлял месье Додиньи, потому что у меня не было никакой причины отравлять его. Он не мог видеть моей жены, потому что моей жены под мостом Турнель не было. А чтобы избавиться от него, мне всего-то и надо было не слишком усердствовать в его спасении. Я не отравлял месье Додиньи, а моя жена не стреляла в Люпона.

Но Валюбер покачал карандашом:

– Отпечатки пальцев на осколках, доктор, неопровержимо доказывают, что вы дотрагивались до бокала, в котором потом оказалось отравленное шампанское. И ваша попытка отравить свидетеля заставляет отнестись к его показаниям очень серьёзно. Недаром вы так настаивали на виновности месье Додиньи!

Я потерял дар речи, а инспектор продолжал:

– Мы никак не могли понять связь между этими двумя преступлениями, но если убийца – ваша жена, то всё легко объясняется: у мадам Ворони́н был мотив – месье Люпон оскорбил её; и у неё была возможность – ваша жена добиралась до госпиталя целых двадцать минут. Когда вы поняли, что месье Додиньи был той ночью на месте убийства, вы испугались, что он мог видеть убийцу, и решили избавиться от возможного свидетеля.

Он помолчал минуту, видимо, давая мне время переварить всю эту цепочку рассуждений, и заключил:

– На данный момент именно такова гипотеза следствия.

У меня потемнело в глазах, уши заложил глухой шум, и закружилась голова, словно меня утягивало в какую-то жуткую воронку. Я вытер лоб, пытаясь собраться с мыслями:

– Я не понимаю… Это безумие… Выходит, обвинения Додиньи доказывают, что у меня была причина отравить его, а раз я отравил его, значит, его обвинения – правда? Это какой-то замкнутый на самом себе бред.

– Мы непременно подтвердим эти предположения баллистической экспертизой.

Проклятая баллистическая экспертиза и до сих пор не внушала мне особых надежд, а теперь, когда полиция практически уверена в будущем результате, было наивно ожидать, что их проверка докажет их же ошибку. Но в этой отчаянной ситуации я был готов уцепиться даже за соломинку.

– Так сделайте наконец эту чёртову экспертизу!

– К сожалению, это очень новый и сложный метод. Мы послали пулю на микроскопический анализ в компанию Bausch & Lomb , его проводит Макс Посер, крупнейший специалист в области оптики. Нам всем придётся подождать, зато результаты будут неоспоримы.

– Это какой-то кошмар! Моя жена никого не убивала!

– Тогда почему вы пытались скрыть от следствия ваш браунинг?

Я взял себя в руки, глубоко вздохнул, медленно выдохнул:

– С браунингом я сделал глупость, согласен. Но не потому, что не доверяю жене, а только потому, что не доверяю этой вашей «сложной и новой» экспертизе.

Валюбер захлопнул блокнот, подал знак жандармам, стоявшим у входа в палату:

– Вы не доверяете следствию, а следствие не доверяет вам, – встал, поплотнее нахлобучил котелок, по-прежнему прячась за толстыми стёклами очков. Строго и чётко объявил: – Доктор Александр Ворони́н, Французская республика обвиняет вас в попытке отравить гражданина Марселя Додиньи с целью помешать расследованию убийства Ива-Рене Люпона. Жан, Арман, арестуйте доктора, а потом поезжайте вот по этому адресу и арестуйте также мадам Ворони́н.

Ажаны окружили меня, я отчаянно воззвал к Додиньи:

– Вам нечего сказать?!

Тот только дёрнулся, как будто я собирался его ударить.

Валюбер успокоил его:

– Не позволяйте оказывать на вас давление.

Сержанты направились ко мне, я резко привстал с подоконника, рукой задев стопку медицинских карт. Они с оглушительным чавканьем шлёпнулись на пол и разлетелись веером. Меня уже теснили к дверям, когда я вспомнил этот звук и то, где и когда слышал его.

– Подождите! Минуту! – я наконец-то ухватил мелькнувшую вчерашней ночью догадку. – Инспектор, я вспомнил! Никто не собирался отравлять Додиньи! Это была попытка отравить меня. Яд был подсыпан в мой бокал, а вовсе не в тот, который оставил на подоконнике Додиньи. Он взял мой бокал, не свой! Я могу доказать!

Валюбер остановил жандармов.

– Докажите.

– Сейчас, когда упали медицинские карты, я вспомнил, что вчера, когда Додиньи поднял фужер с подоконника, оттуда с точно таким же шумом рухнули и разлетелись по полу каталоги. Это я оставил свой бокал на них! А он свой поставил гораздо левее, на каменном подоконнике, я видел это своими глазами. Я даже помню раздавшийся при этом характерный сухой звук стекла о мрамор. Я уверен, что многие это вспомнят. Это не я отравил Додиньи, это он схватил предназначавшееся мне отравленное шампанское.

Отчаяние сделало меня убедительным. Додиньи возмущённо пискнул:

– С какой бы стати я стал хватать ваше отравленное шампанское?!

Но инспектор слушал, и я продолжал настаивать:

– Во всём, что не касается ваших возлюбленных стульев, вы крайне рассеянный человек, Додиньи, а в тот момент были ещё и очень взволнованы. Вы спутали бокалы. Бокал, из которого вы выпили яд, был мой. Именно поэтому на осколках мои отпечатки. Свой вы оставили на полметра левее, прямо за локтем Одри, я ещё подумал, а не смахнёт ли она его случайно. После этого вы пошли инспектировать её кресло, а когда вернулись к окну, по ошибке цапнули моё шампанское со стопки каталогов. Вспомните, вы подняли фужер, и из-под него разлетелись брошюры. Было такое? Вы ещё потом по ним на полу катались.

Он страдальчески сморщился:

– Но как это может быть? При чём тут вы? Отравить пытались меня, потому что боялись моих разоблачений! Кому нужно было отравлять какого-то русского лекаря из Персии?

– Этого я не знаю. Но вас точно никто отравить не пытался. Отравитель никак не мог предугадать, что вы схватите чужой фужер.

– Это правда? – Валюбер уставился на больного. – Месье Додиньи, попытайтесь сосредоточиться: какой фужер вы взяли? С мраморного подоконника или с каталогов?

Мерзавец похлопал глазами, подтянул одеяло к подбородку:

– Вы меня запутали. Сейчас я уже ни в чём не уверен.

Со всей возможной силой убеждения я воззвал к Валюберу:

– Неужели я стал бы спасать этого идиота, если бы пытался избавиться от его показаний?! Я был наедине с ним в полицейской машине всю дорогу в госпиталь. Ищи я его смерти, уж будьте уверены, он бы не выкарабкался! А я, наоборот, сделал всё, чтобы вытащить его.

Валюбер некоторое время разглядывал меня своим невидимым взором, но, должно быть, не обнаружил ничего в достаточной степени криминального, потому что подал знак ажанам:

– Ладно, ребята, отпустите доктора. Доктор Ворони́н, вам запрещается покидать Париж. По поводу бокала я лично опрошу всех присутствовавших. Что касается вашей жены…

Я перебил его:

– Инспектор, кто-то пытался отравить меня. Я требую расследовать это преступление. И моя жена… Теперь, когда ясно, что я не пытался убрать свидетеля, это одни только голословные обвинения Додиньи. С какой стати арестовывать её на основании его выдумок? Он по-прежнему сам подозреваемый! Он путается в показаниях, ничего не помнит и врёт напропалую! Он что угодно скажет, лишь бы спасти себя!