Эбигейл Дин - Девушка А

— Привет, — сказал он ей, но кошка повернулась и бесшумно вышла.

Его одежда валялась на полу — уже неплохо. Был день — еще лучше. Вслед за кошкой Гэбриел вышел в пустой коридор. Там он обнаружил три закрытые двери и приоткрытую четвертую — за ней оказалась маленькая грязная кухня. На столе стоял торт с надписью «С днем рождения!», наполовину съеденный; по подоконнику ползали подыхающие мухи. Гэбриел набрал воды в ладони, выпил и попытался вспомнить вчерашний вечер. Обычно обрывки воспоминаний, мелькавшие у него в голове, складывались в картинку через несколько дней, а иногда и недель. Например, как в порыве внезапной откровенности он рассказывает незнакомцу, что с ним делал Отец. И как щедрый Оливер пытается заплатить в баре за всех, но на его карте ни фунта, и Гэбриел, жалея его, платит сам. Однако в тот день он не смог вспомнить ничего.

За одной из закрытых дверей послышалось шарканье, и его охватил внезапный тошнотворный ужас. Он бросился к двери с защелкой, вывалился на темную лестничную площадку, затем на улицу.

Его тень, падающая на землю, была длинной. Полдень, скорее всего, давно миновал. Вокруг стояли викторианские дома — тюлевые занавески, облупившиеся белые фасады, — и ни одной живой души. На уличном указателе — SW2. Ни телефона, ни бумажника у него при себе не оказалось, только ключи по-прежнему прицеплены к карману. Зажав их в руке, как талисман, он пустился в долгий путь — домой.

Около трех часов Гэбриел шел, сдерживая слезы, во рту пересохло, а язык так распух, что казалось, будто застрял в глотке. Добравшись наконец в жарких летних сумерках до своей квартиры, он заплакал навзрыд. Скорчился возле двери, отворачиваясь от гуляк, прохаживающихся по Камдену, и придумывал для Оливера оправдания. Неизвестно, в каком тот пребывал настроении. В ярости, потому что Гэбриел опозорил его и испортил вечер? Раздражен, потому что он еще в пижаме и вынужден открывать дверь? Или — Гэбриел рисовал себе эту картину, когда шел по Ламбетскому мосту и всю дорогу через Вестминстер, — сходит с ума от беспокойства? Может, он крепко сожмет его в объятьях, они утешат друг друга и еще не скоро выйдут из дома?

В квартире стояла тишина.

Спальня, ванная, кухня-гостиная с двумя ржавыми конфорками — отсутствие Оливера сразу бросилось в глаза. Ушел, забрав вещи, висевшие на вешалке в спальне; туалетные принадлежности — в последнее время они пользовались ими вместе; последние продукты из кухонных шкафчиков; конверты, по которым Гэбриел днем ранее разложил вещи с Мур Вудс-роуд. Страх подкрадывался, но он попытался справиться с ним. Не может быть — конверты где-то здесь. Он поискал под кроватью, открыл духовку, отдернул шторку для душа и стоял, беспомощно глядя на грязную ванну. Он уговаривал сам себя — тихонько, как мама уговаривает больное дитя поправиться. На обратной стороне чека «Тэско Экспресс», который лежал на диване, Гэбриел прочитал: «Прости. Люблю тебя».

Когда его охватило Буйство, он не думал ни о Мэнди, ни о морских млекопитающих, ни о чертовом вигваме. Он встретил приступ как старого друга — последнего, который у него остался. Он крушил все, что подворачивалось ему под руку. Разорвал ковер, пробил кулаками сухую штукатурку. Перевернул кровать, на которой они вместе спали. Разбил единственное выходившее на улицу окно. Когда с квартирой было покончено, он взял в кухне то, что не прихватил с собой Оливер, — ножницы и нож для чистки овощей; возможно, это была последняя попытка унизить его, — и напал уже на себя самого.

— Ну а сейчас он к тебе вернулся, — сказала я.

— Он пришел, чтобы извиниться, Лекс. Ему было очень плохо тогда.

— Вот ведь странное какое совпадение! Он снова появился именно сейчас — спустя столько времени с тех пор, как тебя госпитализировали, — и как раз после того, как узнал о нашей Матери.

Гэбриел отвернулся, отгородился от меня подушкой.

— Ты не знаешь его. Ты ничего не знаешь наверняка.

— Новость о ее смерти публиковали во всех газетах, — ответила я, — в Сети. Он мог узнать об этом откуда угодно.

— У нас с ним все могло сложиться лучше. Он мне это сказал. Он готов попробовать снова. И эти деньги… Эти деньги очень помогли бы нам, Лекс. Мы могли бы обзавестись каким-нибудь жильем. Где-то в спокойном месте. Он предложил деревню. Только мы с ним — и больше никого.

— Именно это, Гэйб, я думаю, ты и должен сделать, только сам, один.

Я вытащила документы из сумки и положила на тумбочку, рядом с его кроватью — так, чтобы он увидел их сразу, как проснется.

— Я оставляю их здесь, — сказала я. Потом подождала и добавила: — Подумай об этом.

Оливер стоял, прислонившись к машине. Одет так же, как и вчера. Улыбка победителя. Он прошел мимо меня, направляясь к дверям, и я подумала, что обратно домой поеду на поезде; и о том, что я ничего не сделаю… но тут в памяти всплыла Далила, дубасящая Библией обидчика Гэбриела на детской площадке.

— Эй, — окликнула я его, — эй…

Оливер направился ко мне. Вблизи он оказался костлявым, одежда висела на нем мешком. Лоб и кончики волос взмокли от пота. Он был похож на ночную тварь, что способна выносить дневной свет лишь до поры до времени.

— Я — Лекс, сестра Гэбриела.

— А я знаю, кто вы. — Он театрально вздохнул. — У вас у всех такой вид, как будто где-то глубоко внутри вы до сих пор голодаете.

— Как вы смеете?

— Смею что? Навещать больного друга?

Он сделал несколько шагов по направлению к клинике.

— Вы его использовали, — проговорила я. — Я могу выразиться точнее: вы обманом отняли у него все. И делаете это снова.

— Знаете ли: не я, так другой. Гэбриел — он всегда кого-нибудь найдет. — Он усмехнулся, припомнив, видимо, как именно его дурачил. — Гэбриел — особенный. Единственный в своем роде.

— Он действительно особенный. Он сумел это пережить, сумел спастись от себя самого. — У меня дрогнул голос. Ярость была готова выплеснуться слезами. Только не здесь. Может быть, в поезде, в шатающейся уборной, где никто ничего не увидит. — Тюрьма не будет такой уж особенной. Как думаете, вы-то сумеете стать единственным в своем роде, когда придет ваше время?

Я крепко схватила его за запястье и подумала: «Вот так — до жути неприятно. И ты — со своими чистенькими ручками, прекрасными зубами, склонностью к самодовольству, — ты этого не переживешь».

— В судопроизводстве есть одна интересная вещь, — произнесла я вслух. — Даже самые незначительные иски остаются в открытом доступе. Даже те, которые не были удовлетворены. Это отличный способ разыскать человека.

Он гордо ухмыльнулся.

— Теперь я понимаю, почему именно ты сумела выбраться оттуда. — Он кивнул самому себе. — Ты и я — вместе мы могли бы заработать неплохие деньги.