Эбигейл Дин - Девушка А

Он порылся во внутреннем кармане и извлек оттуда карточку, теплую, обтрепанную по углам. Я разобрала его имя и должность, напечатанные крупным шрифтом: «Агент». Оставив меня позади, он пошел в клинику. Я стояла на асфальте, глядя, как он исчезает из виду; подняв глаза к окну Гэбриела, увидела за стеклом его лицо — он тоже следовал за ним взглядом…

По дороге к вокзалу я думала о том, что стало с Гэбриелом, затем — об этом я вообще часто думала, — как бы все вышло, если бы доктор Кэй лечила его или кого-то из братьев или сестер, а не меня. У нее был совсем иной, чем у других докторов, подход, и она с самого начала заявила об этом. Через несколько лет после нашего освобождения она стала очень известной в своих кругах, участвовала в делах верховного суда, ее выступление на конференции TED набрало около двух миллионов просмотров. Она упоминала и меня, разумеется, но только как девочку А. Лекция называлась: «Правда. Как ее сказать».

Она прекратила мое лечение шесть лет назад. Стоял июль. Я неделю как окончила университет — с отличием. Меня уже дожидалось место в компании Девлин. Весь месяц был залит солнечным светом и прощаниями, и передо мной теперь простирался остаток лета. Я хотела вернуться домой, чтобы побыть с Мамой и Папой, читать, лежа у них саду и валяясь на батуте. Уезжая в Лондон поздним вечером, я жадно предвкушала грядущие жару и безделье. Встреча с доктором Кэй казалась последним препятствием, отделявшим меня от свободы. Назначили ее на самое позднее время.

Приемная доктора Кэй располагалась внизу, около широкой лестницы с ковровой дорожкой, за каждым пациентом она спускалась лично сама. По-прежнему носила шикарные туфли и делала эффектным каждый свой выход. В тот раз она спускалась, раскрыв объятия, с бутылкой шампанского в одной руке и бокалами в другой. Я ждала ее внизу.

— Поздравляю! — Она обняла меня. — Поздравляю, Лекс!

Мы не поднялись в ее кабинет, как обычно; вместо этого прошли через пожарный выход и спустились на вымощенный задний дворик в тени здания. Мы уселись на выброшенные ящики из-под молочной тары, и доктор Кэй откупорила бутылку.

— Мне нравится думать, что именно здесь Карл работал над картинами, — сказала она.

— Нейтральная территория. Это что-то новенькое, — воскликнула я.

Она расспрашивала о торжественной церемонии, посвященной нашему выпуску, об Оливии и Кристофере, о планах на лето. Затем, отвернувшись от меня и глядя на жмущиеся друг к другу таунхаусы и небо между ними, она улыбнулась и сказала:

— Я думаю, Лекс, что нам с тобой нет больше необходимости видеться.

— Что?

— С первого дня нашей встречи в больнице прошло больше девяти лет. Помнишь? Прости. Помнишь, конечно. Ты, может быть, не знаешь, но я тоже переживала. Я была молода и переживала за каждое сказанное слово. Ты поймешь меня, когда сама начнешь работать. Поначалу ведь из-за каждой мелочи переживаешь. И вот — посмотри на результат. Я думаю, уже можно говорить: все было не зря. И для тебя, и для меня.

— А по вам не было заметно, что вы нервничали.

— Это хорошо.

— А вы уверены, что не зря?

— Да, — ответила она. — Уверена. Ты справилась, Лекс. Ты, я и Джеймсоны. Я знаю, бывали тяжкие дни, кое о чем невыносимо было даже слушать. Тем не менее — все получилось. И теперь у тебя вся жизнь впереди.

В тот день доктор Кэй выпила еще до моего прихода. Она безудержно радовалась, я никогда прежде не видела ее такой разгоряченной. Той осенью, когда я поступила в аспирантуру на юридический факультет, я прочла, что ее пригласили читать лекции в Гарварде. Может, это случилось как раз в тот день? В таком случае все это время не только она помогала мне, но и я ей.

— Разумеется, мы можем встречаться, если ты захочешь. Я лишь хочу сказать, что такой необходимости больше нет.

— Мне кажется, время пришло, — ответила я.

Мы разговаривали до темноты, даже после того как шампанское было выпито. Я рассказала, что Папа собрался на пенсию.

— И кому же я теперь буду звонить, когда моя вера в человечество снова иссякнет?

Еще я рассказала, как он не сдержал слез на церемонии, как шел за Мамой по полянке, украдкой вытирая глаза.

— А вот это меня вовсе не удивляет.

Я вдруг захотела показать ей хеппи-энд со всех сторон и поэтому рассказала о мужчине, которого встретила двумя неделями раньше, на одном из университетских балов. Это случилось около четырех утра; завтрак и доклады тогда организовали прямо в саду. Мы с Оливией стояли в очереди за сэндвичами с беконом, а он стоял позади нас. По мере того, как продвигалась очередь, становилось ясно, что сэндвичи заканчиваются. Я хотела подсчитать, достанется ли мне, но не смогла — много выпила и слишком устала.

— Ну почти закончились, — вдруг сказал он.

Мне подали последний сэндвич, а ему предложили вегетарианский пирожок.

— Вряд ли вы захотите поделиться, — произнес он.

На его носу виднелись следы давнего перелома, и он ел так, будто долго голодал. Он уже снял смокинг, ворот рубашки расстегнул — под тонкой тканью проступали мускулистые плечи.

— Ваша правда, — ответила я и откусила от сэндвича.

— Безобразное обслуживание. И чего ради я ехал сюда из Лондона?

— Ну как же — чтобы порадовать нас своим присутствием, — сказала я и тут же пожалела. Все-таки есть разница между подшучиванием и хамством, но я осознала это только после того, как у меня вырвались эти слова.

Он, так же улыбаясь, прожевал свой пирожок и пожал плечами.

— Вообще-то, по вам и не скажешь, что вы из Лондона, — продолжила я, чтобы как-то загладить вину.

— Я живу там не так давно. Но имейте в виду: как только вы выпуститесь отсюда, вам придется стать серьезней. В общем, я бы не советовал.

— Его зовут Жан-Поль [34] Jean Paul — J. P. — Джей Пи. , — сказала я доктору Кэй. — И при этом он не француз. Вам это не кажется странным?

— Я думаю, странные тут скорее его родители, — ответила она.

— Да уж.

Кое о чем я тогда умолчала. На следующий день — спали мы отдельно — я повела его в город, в кафе, где завтрак подавали целый день. Сэндвич с беконом — это был первый только наш с ним прикол. Той же ночью, в моей комнате, он спросил:

— Значит, ты ничем не делишься?

— Я делюсь постелью, — ответила я. — Так что будь осторожней.

— Дай-ка угадаю, ты — единственный ребенок в семье?

Этого вопроса я никак не ожидала.

— Да, — ответила я и напомнила себе, что он старше меня и уже действующий юрист. Больше мы, возможно, не увидимся, и мне не придется ни поддерживать эту ложь, ни говорить ему правду.

Он рассмеялся и сказал:

— Я тоже. И этим я бы ни за что не поделился.

Доктор Кэй восприняла мои признания как призыв к откровенности; она решила тоже кое-что поведать мне — в ответ. Она придвинулась ко мне очень близко — я увидела на ее лице под тональным кремом поры и морщинки и даже почувствовала слабый запах шампанского изо рта. Я и не думала, что когда-нибудь она так разоткровенничается со мной. Тогда это случилось в первый и последний раз.