Эбигейл Дин - Девушка А

— Она процветает за твой счет, — сказал Итан.

Я пожала плечами.

— А ты рассказывала кому-нибудь, куда ездишь? — спросил он и сам же рассмеялся, заранее признавая абсурдность вопроса. — Кто ты есть на самом деле? — добавил он по-киношному драматично.

— Пока нет, — ответила я. — Но, думаю, все-таки скажу.

Он приподнял бровь:

— Вот как? Не ожидал от тебя.

— Ну, у меня здесь друзья, — сказала я.

— Да я ведь не упрекаю тебя, Лекс. Это отличная история. В конце концов, ты единственная попыталась, сбежала и всех спасла.

— Знаешь, вообще-то, я в этом сомневаюсь.

Я размякла, мне было хорошо. Хорошо сидеть с ним вот так и по-дружески болтать. По-дружески — я очень хотела ему доверять.

— Был один случай, — продолжила я. — В самый последний год, в последние несколько месяцев. Я точно не помню. Кто-то еще пытался сбежать. Может быть, Гэбриел. Может, даже Далила. Я слышала шум борьбы на лестнице. Кто-то их остановил. А потом был тот ужасный звук, как будто кого-то — я даже не знаю… Кого-то ранили.

Он заказал еще одну булочку и откусил от нее.

— Ты не помнишь? — спросила я.

Он покачал головой с набитым ртом.

— А на следующий день Отец принес цепи.

— Вот это я помню.

Я отвернулась и посмотрела на падающий дождь, скользящие по стеклу капли искажали картинку за окном, вода собиралась на мостовой, скапливаясь между камнями.

— В ту ночь мне показалось, что я слышала тебя. Я еще подумала, может, это ты их и остановил.

— Я вообще ничего этого не помню, Лекс. В том доме чего только не творилось. Это могло быть вообще все что угодно.

— Но разве не странно, что именно после этого — буквально на следующий же день — Отец изменил подход?

— Лекс, — позвал он.

За то время, что я смотрела в сторону, он изменился в лице.

— Вот скажи мне: сейчас, когда ты уже в университете, когда ты немного повзрослела, не пора ли перестать сочинять?

Цепи — три миллиметра толщиной, полтора метра длиной, с блестящими оцинкованными концами. В магазине было написано, что их можно использовать для подвесных корзин или для собак. На судебном слушании по делу Матери обвинение несколько раз подчеркнуло этот факт. Еще бы — готовый заголовок. Я часто представляла себе, как именно Отец их покупал. Как он ходил между рядами хозяйственного магазина — возможно, это был B&Q, — выискивая нужные ему инструменты. Что он брал на входе — тележку или корзину? Перебросился ли парой слов с молодым человеком на кассе? Попросил ли пакет для покупок?

Наручники он покупал отдельно, в онлайн-магазине.

Цепи сковали нас полностью. Больше не было вечерних вылазок на Территорию; ночных чтений «Мифов Древней Греции» — тоже. Не было больше «Таинственного супа». Не было возможности высвободиться и сходить в туалет или на горшок, который стоял в нашей комнате. Прежде чем обмочиться в первый раз, я кричала Матери два или три часа, пока позыв не превратился в боль, затем — в агонию. С осознанием того, что сразу после наступит облегчение. Ной хныкал весь день. Шагов Отца я не слышала с самого раннего утра.

— Да где же они? — простонала я Эви.

Низ живот вздулся и горел; я старалась не двигаться. Подтянула колени к животу.

— Все пройдет, Лекс. Держись!

Я заплакала. Я ничего не могла сделать.

— Ничего не пройдет.

Похожее чувство я испытала потом в такси, когда мы с Девлин ехали в аэропорт. Это была одна из наших с ней первых деловых поездок. Шел дождь, дороги оказались запружены водой и транспортом. Плотный ряд машин в каждой полосе. За час мы почти не продвинулись.

— Сколько еще? — спросила Девлин, и водитель рассмеялся. Девлин посмотрела на свои часы и сказала: — Мы опаздываем на самолет.

— Нет. Должен быть какой-то выход… — возразила я.

— Лекс! — воскликнула она и вскинула руку, показывая на машины, стенами стоявшие вокруг нас: — Ты только посмотри.

— А в аэропорт нельзя позвонить?

— Они не станут задерживать самолеты. Даже ради меня.

Снова беспомощность — такая же, как тогда, в нашей комнате на Мур Вудс-роуд, когда под меня струилась теплая моча. Я представила, как наш самолет сдает назад.

— Мы можем заплатить, — сказала я водителю.

Схватила сумочку и стала нащупывать там свой бумажник.

Он снова расхохотался, на этот раз громче.

— Оставьте деньги. Сейчас они никак не помогут.

— Лекс, — позвала меня Эви.

Ночь. Я забылась сном и не сразу смогла заговорить. Я рассердилась на нее.

— Лекс?

— Что?

— Дэниел больше не кричит.

— Что?

— Уже три дня.

— Откуда ты знаешь?

— А ты не заметила? Тишина. Раньше такого не было.

— Он просто стал старше.

— Но разве это не странно?

— Он просто взрослеет.

— Но он все равно еще крошечный.

— На что ты намекаешь?

— Не знаю.

— Тогда спи.

— Но разве это не странно?

— Эви, все будет нормально.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Молчание длилось так долго, что я уже думала, она опять уснула. Но прошло еще полчаса, и опять:

— А все-таки почему же он не кричит?

Я закрыла глаза и мысленно вызвала образ Дэниела, вот он — маленький, теплый — лежит в родительской постели. Он уже подрос и теперь может спокойно проспать всю ночь.

Глаза Эви, круглые, как у опоссума, смотрели на меня из темноты.

— Не знаю, — сказала я. — Я не знаю.

Встреча с комитетом закончилась, пора домой. Мы купили кофе, ланч с собой и молча пошли к машине. Солнце просачивалось сквозь облака; там, куда падали его лучи, верещатники загорались бронзовым блеском. Билл припарковал машину около паба, и я взглянула на окно нашей спальни в надежде, что там мелькнет лицо Эви. Окно оказалось закрыто, и ее лицо там не мелькнуло.

— Вы были великолепны! — сказал Билл. — Правда. Мне даже не пришлось ничего добавлять.

— А вы планировали?

— Я, наверное, не так выразился. Я только хотел сказать, что вы произвели на всех очень сильное впечатление.

— Спасибо.

Мимо прошла группа устрашающего вида мужчин с голыми торсами, они оглядели меня с любопытством. Не как девочку А, а как незнакомку, которая надела костюм в самый жаркий день лета. Я вытащила из сумочки темные очки. Теперь я — нездешняя, как впрочем, и раньше.

— Думаю, нам не придется долго ждать. Несколько дней, может — неделю, — сказал Билл. — Ну что — готовы?

Он тронулся с места и, воспользовавшись тем, что на меня теперь можно не смотреть, произнес:

— Ваша мама гордилась бы вами.

Я не ответила. Его слова сели с нами в машину, как какой-то мрачный пассажир.

После обнародования нашей истории дом странным образом сам сделался героем новостей. Мать попросила его продать, когда ее арестовали. «Кайли Эстейтс» — компания, которая находилась в одном из соседних, оканчивающихся на «-филд» городков, разместила следующее объявление: «Мур Вудс-роуд, 11. Отдельный дом для семьи, с четырьмя спальнями и прекрасным видом из окон, центральная улица города в шаговой доступности. Имеется небольшой, готовый к ландшафтным работам сад. Возможно, потребуется некоторый ремонт». Несмотря на то что в течение нескольких недель события, происходившие в доме, нигде не упоминались, объявление не вызвало большого интереса. На фотоснимках виднелись грязные ковры, облупившаяся краска и верещатники, захватывающие сад. В конце концов один местный журналист вытащил нашу историю на поверхность. «Дом Кошмаров выставлен на продажу и позиционируется как дом для семьи» . После этого «Кайли Эстейтс» затопила волна интереса. Люди спрашивали — нельзя ли посмотреть на дом в сумерках; они приходили с камерами; пытались отодрать кусок обоев, чтобы унести с собой. Затем объявление удалили, и дом начал гнить.