Эбигейл Дин - Девушка А

— А название у вас есть? — спросила она. — Название для вашего центра?

Названия я так и не придумала, но, как только она спросила, сразу же поняла.

— «Лайфхаус», — ответила я.

Дни шли за днями, выходить из комнаты нам запретили, поэтому многое из того, что происходило — раздастся ли шум поздним вечером или нам не принесут еду, — оставалось для меня тайной. Тайные драмы нашего дома. Спектакли по ним до сих пор можно увидеть в спальне оксфордского дома, в Чилтерне, в больничной палате, в съемных квартирах по всей Европе — в те нескончаемые часы, когда весь остальной мир спит.

К примеру, однажды Мать ушла из дома с Дэниелом, мы слышали его крик, слабеющий по мере того, как они уходили вниз по Мур Вудс-роуд. Вернулись они примерно в середине следующей ночи: шаги на лестнице, открывающаяся дверь родительской спальни. На несколько дней после этого Дэниел поуспокоился, а Мать совсем не смотрела на Отца. Не смотрела даже тогда, когда он хватал ее в охапку, прижимал к себе и целовал лицо.

Или еще: рождение Ноя, которое случилось в родительской спальне, без всяких церемоний. Крик Дэниела теперь раздавался из разных мест — его вытащили из колыбельки и перекладывали то на диван, то на кухонный стол, то на пол.

Разговоры Итана с Отцом. Отец снизошел до того, чтобы периодически давать Итану больше свободы, чем было позволено всем нам, и я слышала иногда, как они беседовали в саду. Говорил в основном Отец, Итан же поддакивал ему и смеялся, тем самым смехом, который оттачивал, сидя за обеденным столом с Джолли в те дни, когда мы еще ходили в школу. Иногда через окно спальни я улавливала обрывки их разговоров, правда, пользы в них не находила никакой: «Но ты должен это обдумать…», «Наше собственное царство…», «Ты самый старший…»

В каждый из таких дней я надеялась: Итан заглянет к нам в комнату. Если все зайдет слишком далеко, он это поймет — я думала так. Он точно будет знать, что делать. Один раз после обеда — Отец в это время обычно отдыхал — я услышала на лестнице его шаги. Он прошел мимо комнаты, где были привязаны Далила и Гэбриел, миновал дверь родительской спальни, прошел мимо своей. Дальше шаги замерли. Эви спала — клубок ног и рук под простыней.

— Итан, — позвала я.

Мой голос прозвучал робко, едва ли звук достиг двери.

— Итан, — позвала я громче.

Одна из половиц скрипнула мне в ответ. Шаги отступили.

Затем настала Эпоха цепей.

Все началось с силуэта Отца в утреннем свете — он развязал наши веревки. Мускулы играли у него под рубашкой. Хлеб на завтрак, обычная череда занятий. Теперь мы почти всегда сидели над Ветхим Заветом («Временами мне кажется, что Христос придерживался умеренных взглядов» — говорил Отец). Когда я думаю о том дне, в памяти всплывают Далила и Гэбриел, сидящие голова к голове за кухонным столом. Невозможно определить, где кончается шевелюра одного из них и начинаются волосы другого.

Я пытаюсь вычислить вероятность того, что сегодня нас накормят обедом, основываясь на данных за последние десять дней. Последний обед был настолько давно, что я уже и не помню когда, и это упрощает мне вычисления. Голод — это очень докучливая напасть: мысли о еде обволакивали слова Библии, и я не могла продолжать ее читать. Голод просачивался в наши с Эви игры — так, например, посреди маршрута номер один я могла предложить остановиться, чтобы перекусить гамбургерами и потеряться в мыслях о мясе, луке, булочке. Я сидела и давилась слюной, неспособная что-либо говорить или воображать. Я мечтала о пирах. Когда Мать накладывала нам еду, я делила свою порцию на маленькие части и каждую подолгу держала во рту, передвигая с одного края языка на другой, прежде чем проглотить.

— Александра?

— Да?

— Возвращайтесь к себе в комнаты. Пришло время для размышлений.

Значит, не сегодня. Я подправила свои вычисления.

У себя в комнате мы уселись на кровать. Эви спиной уперлась мне в ребра. Вытащила «Мифы» из-под матраса. Я читала, она переворачивала страницы, мы как будто играли на фортепиано в четыре руки. Где-то посреди осады Трои я дочитала до конца абзаца, но страница не перевернулась. Осторожно, чтобы не разбудить, я вынула книгу у Эви из рук и пролистала до иллюстрации, изображавшей Фиестов пир. С кухни доносился запах выпечки. А может, не с кухни, а со страниц. Меня не интересовало, как Фиест враждовал со своим братом или как вышло, что он съел своих сыновей. Мне просто нравилось смотреть на картинку с едой.

Опадающая листва летела в стекло. Наступил вечер, в углах комнаты стало темно. Я подумала, что на дворе сентябрь, а может, уже и октябрь. Скоро нас должны позвать вниз на ужин или на молитву. Я пересекла Территорию и приоткрыла дверь. Сумрачный коридор оказался пуст. Все двери закрыты. Я вернулась в кровать.

В какой-то момент я, должно быть, уснула, потому что позже меня разбудил шум.

Кто-то что-то выкрикнул. Слов я не разобрала. Из того конца коридора, где спали Гэбриел и Далила, раздалось несколько бешеных глухих ударов, от которых содрогнулся весь дом. Затем последовал более мягкий звук, как будто ударили по чему-то податливому. Эви зашевелилась, и я натянула покрывало, чтобы укрыть нас с головой. Затем послышался новый шум — что-то человеческое и мокрое. Какое-то бульканье. И перекрывающий его голос Отца — непрерывный и вкрадчивый, — он как будто уговаривал маленького ребенка на что-то такое, чего тот делать не хотел.

— Что такое? — спросила Эви.

Я вздрогнула: думала, она по-прежнему спит.

— Ничего, — ответила я.

— А сейчас что? Ночь?

— Неважно. Спи.

Я приподняла уголок одеяла и стала слушать.

В ту ночь Мать к нам так и не пришла, и Отец не пришел, чтобы привязать нас. Он все говорил и говорил — так же тихо и вкрадчиво, до самой поздней ночи. Я лежала, закрывая руками уши Эви. В комнате стало холодно; бульканье через какое-то время прекратилось.

Я лишь однажды разговаривала о той ночи — с Итаном. Он приехал повидаться ко мне в университет. Мы встречались в одной чайной в центре города. Я не хотела, чтобы он увидел мою комнату, вещи, которые купили мне Джеймсоны, и фотографии моих друзей. Он бы непременно нашел над чем посмеяться.

Был март, шел дождь со снегом. Туристы кутались в меховые куртки с капюшонами. Я увидела Итана раньше, чем он заметил меня; легкой походкой он двигался по мостовой, держа в руках газету и усмехаясь тому, что видел на последней странице.

— Здесь всегда так тоскливо? — спросил он, и я обрадовалась, что мы обнялись и мне не пришлось придумывать остроумный ответ.

Мы сели у окошка, выходящего на улицу. Первый час мы оба держались на высоте. Разговаривали о моей степени и о странном коллективе в колледже. О его учениках, о том, как много среди них таких, которые напоминают его самого или кого-то из нас. О моих визитах в Лондон, к доктору Кэй. О том, какой шикарный у нее там офис.