Эбигейл Дин - Девушка А

— Дай я схожу в душ и потом все тебе расскажу, за ужином.

Будто любовники, мы разговаривали, пока раздевались, и затем опять одевались. В моем теле не осталось ничего такого, чего бы Эви не знала. В нашей комнате стояли две односпальные кровати, придвинутые к противоположным стенам, — не сговариваясь, мы сдвинули их вместе.

В какой-то момент я погрузилась в сон, а через несколько минут Эви уже разбудила меня. Она перекатилась в мою кровать и вжалась в меня всем телом: уткнулась носом в волосы, обхватила рукой под ребра, лодыжками оплела мои голени.

— Мне холодно.

— Да здесь жара. Что с тобой? Ты не заболела?

— Наверное, это из-за перелета.

— Иди-ка сюда, — сказала я и повернулась к ней лицом.

Я обхватила Эви руками — ее кожа была прохладной — и натянула на нас одеяло до самых глаз. Она рассмеялась.

— Дом, — произнесла она. — Как ты думаешь, каким он стал?

— Ничтожным, — ответила я. — Надеюсь. Знаешь, что бы нам здесь не помешало? Греческие мифы. Все же они куда лучше атласа.

Мне нравилось преувеличивать роль, которую сыграл подарок мисс Глэйд в том, что мы сумели выжить. В конце концов мы заплатили высокую цену за наши истории.

— А знаешь, почему они так нам нравились? — спросила Эви. — По сравнению с тем, что в них происходит, наша семья еще ничего.

— Ты почти ничего не рассказывала нам, — сказала доктор Кэй. — О том времени, когда тебе исполнилось четырнадцать. Пятнадцать.

— Я мало что помню.

— Это объяснимо. Память — странная штука.

Этот разговор состоялся спустя примерно месяц с нашей первой встречи. Я еще находилась в больнице, но уже начала выходить на прогулки. У меня был физиотерапевт по имени Каллум — очень серьезный, похожий на лабрадора. Он праздновал каждый мой шаг с воодушевлением, которое я с трудом вопринимала всерьез. Каждый раз я внимательно вглядывалась в его лицо, отыскивая насмешку, и никогда ее не находила.

Мы сидели с доктором Кэй в больничном дворике. Утро, кустарники, со всех сторон окруженные больничными стенами, еще не оттаяли от изморози. Солнце еще не взошло — лишь выбелило краешек неба.

Я дошла сюда сама, на костылях, и сейчас сидела уставшая и тихая.

— Вот ты рассказала мне о вспышке. Что ты не можешь нащупать ни единой точки, чтобы вспомнить дату или время. Это же все старые как мир дезориентационные механизмы. Ты запуталась, Лекс, и это нормально. Но все равно нужно пытаться.

Один из следователей кружил вокруг нас с блокнотом в руке.

— Два последних года — это переломный период, — сказал он.

— Мы это понимаем, — ответила ему доктор Кэй. — Спасибо.

Она поднялась со скамейки и опустилась передо мной на колени. Подол ее платья коснулся земли.

— Я знаю, что это будет очень нелегко. И память иногда будет отказывать тебе. Она, понимаешь ли, защищает тебя от того, о чем ты не хочешь думать. Она может смягчить некоторые сцены или похоронить их на очень долгое время. Выставить своего рода щит. Проблема сейчас в том, что этот щит прикрывает и твоих родителей.

— Я хочу попробовать, — сказала я, всегда готовая угодить. — Только можно не сегодня?

— Хорошо. Не сегодня.

— А вы принесли какие-нибудь книги? — спросила я.

Она выпрямилась, улыбаясь, и ответила:

— Может быть.

— Может быть?

Но она уже думала о другом. На руках ее были черные перчатки, и она крутила ими, как будто что-то плела.

— Это предмет моего особого интереса. Память.

Детектив наблюдал за нами.

— Мы обязательно научимся использовать ее, — сказала она.

Паутинка чьих-то волос щекочет мне кожу. Это первое, что я осознала, прежде чем комната вынырнула из темноты. На Мур Вудс-роуд потолки тоже были белыми. В первые мгновенья хочется потянуться, но потом вспоминаешь, что это невозможно. Начинаешь ежедневную проверку: где болит, какие за ночь случились выделения, приподнимаются ли ребра Эви — в какие-то дни ее дыхание становилось еле заметным.

Я подняла руки, ожидая, когда настоящее вернется ко мне.

Стены оклеены обоями в цветочек — Отец ни за что не одобрил бы такие.

Эви уже проснулась, лежала на своей половине кровати и смотрела на меня.

— Эй, — сказала она, уже такая взрослая.

Перекатившись на мою сторону, положила голову мне на грудь. С тех пор как я спала в кровати не одна, прошло уже несколько лет, но мое тело до сих пор иногда тосковало по ощущению уюта. Чтобы заснуть, я переплетала свои ноги и руки и притворялась, будто одна рука и одна нога принадлежат мне, а другие — кому-то еще. Одно время — когда я только переехала в Нью-Йорк, — я старалась так не делать. Это оказалось невозможно. И я позволила себе поддаваться этой слабости: в конце концов, свидетельницей этого унижения становилась только я.

В стоимость нашего пребывания входил завтрак.

— Вот, в этом ты вся, — сказала Эви.

В полутемной комнате, находившейся сразу за баром, мы сидели друг напротив друга, из окна виднелась автостоянка. На лицо Эви падал бетонно-серый свет. Она сидела на стуле, подобрав под себя ноги, и водила пальцем по высохшим следам вчерашней выпивки, оставшимся на столе. Есть она не хотела.

— Ты точно не голодная? — спросила я, когда принесли еду. Остывшие треугольнички тостов, сложенные замысловатой серебристой фигурой, и лужица жира в тарелке, подрагивавшая, когда качался стол.

На ее лице мелькнула улыбка:

— Определенно. Но все равно — спасибо. Ты всегда так заботилась обо мне.

— Ну, кто-то же должен был.

Она подняла на меня глаза.

— А ты помнишь Эмерсона? — спросила она.

Я забыла, но, когда она спросила, сразу вспомнила. Эмерсон — мышь.

Это было еще в Эпоху привязывания. Время от времени Эмерсон появлялся у нас в комнате, пробегал через Территорию или выбегал из-под двери. Мы назвали его в честь редактора нашего иллюстрированного словаря, Дугласа Эмерсона, который, по моим представлениям, должен был непременно носить очки и сгорбившись сидеть в кабинете, набитом книгами.

Позднее всякий раз, как я замечала мышь, пробегавшую мимо порога моего кабинета в ранний утренний час, я швыряла в нее каким-нибудь документом. Но Эмерсона мы не боялись. День за днем мы ждали, когда же он снова к нам придет.

— А я так и подбираю бездомных животных, — сообщила Эви.

Однажды около ее съемной квартиры в Валенсии, рядом с пляжем, появился одичавший кот. Тощий и, по всей вероятности, старый. Под шерстью легко прощупывались ребра. Одна задняя лапа оказалась искривлена. Эви загнала его в угол во дворе и отнесла к хирургу-ветеринару.

— Он был просто бешеный, — рассказывала она. — И ветеринар тоже так сказал.

Кот перенес операцию на ноге, которая длилась несколько часов. А еще его пришлось оставить на ночь под медицинским наблюдением. Эви выложила больше пяти сотен евро за лечение. Через две недели после того, как кота выписали из лечебницы, он мирно скончался у нее в постели.