Эбигейл Дин - Девушка А

— Друзья считают меня ненормальной, — сказала Эви.

Я смотрела в свою тарелку и молчала.

— Лекс?

Я расхохоталась.

— Ох уж этот кот, — произнесла она. — Господи!

Тоже засмеявшись, Эви потянулась к моей чашке и сделала оттуда глоток.

После завтрака Эви вдруг почувствовала усталость. Просидев около получаса в ванной, она вышла оттуда, держась руками за живот, вся в холодном поту.

— Не следовало нам сюда приезжать.

— Тебе не следовало сюда приезжать, но это я уже говорила.

— Прости меня, Лекс.

— Давай-ка я одна схожу на встречу. А ты пока побудь здесь. Отдохни.

— Но я ведь приехала ради этого.

— Все равно там будет скукота. И я справлюсь.

Я взяла сюда свой самый строгий деловой костюм: пиджак аспидного цвета и зауженные прямые брюки. Эви со своей кровати наблюдала, как я одеваюсь. Ее улыбка становилась шире.

— Глядя на тебя, можно подумать, что ты собралась перевернуть мир.

Все документы хранились у меня в аккуратном кожаном конверте, который я взяла на работе. Проверила, все ли на месте, и засунула его себе под руку.

— Твои родители могут тобой гордиться, — добавила Эви, и я поцеловала ее в лоб. — Но, говоря по правде, я сама тобой горжусь. Это считается?

— Да, — ответила я. — Это даже лучше.

Потолок на Мур Вудс-роуд был таким же белым. Под ним мы с Эви коротали месяцы. Сначала я отмечала даты в своем дневнике, но через какое-то время пропустила вторник, затем выходные. Записи — все одинаково банальные — ничего не давали. Различить, что в какой день я писала, не представлялось возможным. Случилось ли это два дня назад или три?

Мы погружались в топь времени.

Наши занятия стали беспорядочными. Мы начали изучать Содом и Гоморру, особое внимание уделяя греху мужеложества и его прогрессирующему распространению в современном мире. («Мужчины Содома у наших ворот», — произнес Отец с такой убежденностью, что я выглянула из кухонного окна, ожидая увидеть толпу этих мужчин.) О том факте, что Лот предлагал отдать толпе своих дочерей, Отцу сказать было особо нечего.

— Он жертвовал ими, дабы защитить Ангелов [43] В притче жители Содома потребовали, чтобы Лот вывел к ним двух Ангелов, пришедших к нему, но, желая защитить их, Лот предложил толпе взамен своих дочерей. , — только и заявил он. И сразу же после этого перешел к гибели жены Лота, с которой известная метаморфоза произошла оттого, что она оглянулась.

— Зачем она оглянулась? — спросил Отец.

Я вспомнила об Орфее, который тоже оглянулся — на самой границе подземного царства.

— От беспокойства? — предположила я.

— От тоски, — ответил Отец.

В последнее время тоска по прошлому стала одним из самых страшных наших грехов.

Мне уже казалось невозможным, что Кара и Энни по-прежнему встречаются за спортивным залом в обеденный перерыв. Что в классах за выходящими в школьный коридор закрытыми дверями по-прежнему дают знания. Что все так же звенят звонки. За пределами Мур Вудс-роуд я могла представить себе отношения, открывающие мир секса, вождение автомобиля, экзамены. Даже любовь. Тот мир стремительно несся вперед, тогда как наш, где мы сидели за кухонным столом, замер, и в нем мы оставались вечными детьми. Это одна из немногих мыслей, от которых мне до сих пор хотелось плакать; не желая превращаться в соляной столп, я очень старалась думать об этом поменьше.

Физические упражнения Отец свел к минимуму. Наше пребывание вне дома сопрягалось с неизбежным риском; кроме того, нам не следовало расходовать энергию попусту. Этому решению Отца способствовал один случай. Как-то днем Далила, бегая по саду, внезапно остановилась посередине и посмотрела на Отца, который наблюдал за нами, стоя у двери в кухню. Она шевельнула губами, как будто хотела что-то сказать. Немое облачко пара вырвалось у нее изо рта и поднялось над головой. Сверкнув белка́ми, ее глаза закатились, и она грохнулась оземь. В этом была вся Далила — упала в обморок, совсем как в книжках.

Отец положил ее на кухонный стол, словно какое-то праздничное блюдо. Гэбриел взял ее за руку. Мать намочила под краном засаленное кухонное полотенце и протерла ей лоб. Где-то наверху плакал Дэниел. Далила закашляла и скорчилась. Глаза ее еще слезились от холода, и, потянувшись к Отцу, она уронила несколько слезинок.

— Папочка, — прошептала она. — Я так есть хочу.

Он нетерпеливо отошел от нее и открыл было рот — хотел отправить нас обратно в сад, но внезапно остановился. Мать смотрела на него через стол, поверх дочери, лежавшей между ними, и этот взгляд, и все ее лицо говорили ему о чем-то. Он взял Далилу за руку. Кажется, в лице Матери он прочитал то, что пробрало его до нутра.

В тот вечер и на следующий тоже Далилу накормили как следует. Она смотрела на меня поверх тарелки, скользя вилкой по губам. Улыбалась, но так, чтобы этого нельзя было заметить. Ее не привязали на ночь, и она свободно бродила между комнатами. К нам Далила заглянула уже поздним вечером. Свет из коридора явил ей мой запятнанный матрас и Эви, пытающуюся укрыться от слепящего сияния, — у моей груди. Далила встала на пороге, свет падал на нее только сзади, поэтому разглядеть выражение ее лица я не смогла.

— Что? — спросила я.

Она постояла минуту, другую.

— Далила?

— Спокойной ночи, Лекс, — произнесла она и оставила нас одних в темноте.

И снова наша комната. Отец раздобыл кровать для Эви, но она часто выскальзывала по ночам из пут и пробиралась через Территорию. Матрас слегка проседал — совсем чуть-чуть, — как будто на него опустился призрак. Обычно я просыпалась, чтобы принять ее в свои объятия, но иногда она заставала меня во сне, и наши тела радостно сплетались в ночи.

В иные вечера мы отваживались спуститься в Территорию и строили там свои миры. Итаку, например. Салон «Мустанга», направляющегося в Калифорнию. Мне ничего не стоило абстрагироваться от событий дня и войти в роль, которую я сама себе выбирала. Но проходили месяцы, Эви слабела и играла уже не так убедительно. Она не хотела становиться Пенелопой. Нельзя ли ей побыть Эвридикой, чтобы играть, не вставая с кровати? Она не могла удержать тарелку на уровне плеч — роняла ее на колени, — а разве можно ронять руль машины? Я старалась компенсировать это. Мои представления отдавали безумием. Спустя пять лет мне было неловко об этом вспоминать. Но я уже тогда понимала, что мы не можем застревать в этой комнате. Не каждую ночь. Где-то должен быть другой мир, отдельный от этого.

Билл ждал меня снаружи, около офиса. В одной руке он держал полсэндвича, на запястье другой висел пакет из супермаркета. Он весь казался каким-то мягким — живот, глаза, шея над воротником — и улыбался, как будто думал о чем-то особенном.