Эбигейл Дин - Девушка А

Иногда я видела Мать. Я думала о том времени, когда она любила нас больше всего, — когда мы были внутри нее, безмолвные, целиком принадлежащие ей. Я мысленно позволяла ей ухаживать за собой. Иногда она приносила молоко, остатки еды. Она кормила нас с рук. В другой раз она держала полотенце и пластиковый тазик с водой. Она опускалась на колени перед моей кроватью. Разговаривала тихонько сама с собой, как будто тоже была ребенком. Полотенце тем временем скользило по моему телу не переставая — между ключицами и ребрами; по кожаным мешкам на груди и ягодицах — пустым, но еще не сдувшимся, ожидавшим, чтобы их заполнила плоть; и дальше вниз — между ног, где всегда что-то происходило, и я стыдилась. Мое тело не могло пресечь попытки оставаться человеческим. В такие моменты, смягченная нежностью Матери, я понимала, что значит сдаться. Не думать больше о побеге, о том, как защитить Эви, о том, что нужно быть умной. Как это было бы хорошо. Я бы скользнула во все это, как в чистые простыни.

Хрупкие, темные сны. Я пробудилась в холодном поту и стала шарить рукой по постели в поисках Эви. Дальше, дальше. Край матраса. Я села, стала теребить одеяло. Холодное, несмятое пространство. Ее не было.

— Эви?

Я сорвалась с постели, бросилась через комнату к выключателю возле двери. Жаркая комнатушка, в которой всё на виду, — пустая. Всюду душно и кислый запах бара. Свет в ванной не горел, но я все равно распахнула дверь и затем отдернула шторку.

— Эви?

Я оделась. Внизу у кассового аппарата сидела хозяйка. Пахло перегаром.

— Извините, — обратилась я к ней.

Она взглянула на меня и ничего не ответила.

— Моя сестра не выходила?

На барной стойке были разложены стопки мелочи. Хозяйка нахмурилась. Я прервала ее подсчеты.

— Моя сестра. Мы приехали вместе. Она спускалась на завтрак сегодня.

— Что? — Хозяйка посмотрела на свои руки.

Ее ладони были грязными от банкнот. Она как будто не хотела отвлекаться, пока не зафиксирует что-то в уме — итоговую сумму, видимо. Покачала головой.

— Никто не проходил.

Я проверила комнату, где мы завтракали. Дошла до туалетов и открыла все три кабинки. Вернулась в наш номер. Смятое одеяло и никакой записки. Улицы, ведущие к дому, возникли у меня перед глазами. Поворот — и Мур Вудс-роуд, поднимающаяся к верещатникам. Я надела туфли.

Дорога пустовала. Вода капала с крыш, словно из-под крана, журчала ручьями в канализации у меня под ногами. Темнота и свет фонарей. Два часа ночи, весь город спит. Даже пьяные разошлись.

«Мне нужно там побывать», — так она сказала.

Машина, которую мы взяли напрокат, так и стояла на парковке, влажно поблескивая. Эви пошла пешком. Больная, запутавшаяся, во что бы то ни стало стремящаяся попасть в дом. Я буду там через двадцать минут. Может, через полчаса. Она не в себе. Я могу успеть перехватить ее прежде, чем она дойдет до Мур Вудс-роуд.

Я пошла посередине дороги, ступая по белой линии разметки. Отражение в темных витринах подрагивало, повторяя мои движения. Магазины кончились, и я последовала дальше — вниз, к реке. Ее шум стал слышен еще до того, как показался мост.

Упавшие в реку ветки неспешно барахтались между берегами, вода бугрилась и вспенивалась, набегая на камни и брошенные магазинные тележки.

Я миновала мельницу, за которой кончался город, и стала подниматься вверх по дороге.

С деревьев до сих пор летели капли. Справа и слева от дороги расстилались во тьме пустые поля. Всюду пахло влажной слежавшейся землей, как будто что-то пробуждалось от долгого сна. Я внимательно оглядывала каждый поворот, ища ее — тоненькую фигурку, устремленную в ночь. Я думала, что успею перехватить ее раньше, но вот она — Мур Вудс-роуд, уже прямо передо мной. Последний фонарь, круг света под ногами — я остановилась на самом его краю.

Ночью все кажется страшнее.

Я вспомнила о простых вещах, дающих ощущение надежности и комфорта: телефон в кармане, грядущие посиделки с Кристофером и Оливией, уже в понедельник или во вторник мы будем сидеть с ними в брызгах уходящего лета, и я расскажу всю эту историю.

— И тогда, — скажу я им, а они будут сидеть, непременно раскрыв рты, и, как это и положено друзьям, показывать, что им страшно интересно, — я направилась к дому.

Я осветила телефоном кольцо дороги перед собой. Уже совсем недалеко.

Всякий раз, вспоминая день побега, я была уверена, что бежала минут десять или даже больше. На самом деле до дома оказалось всего несколько сотен метров. Я шла мимо поля, на котором когда-то паслись лошади, светя через изгородь телефоном. Слабый луч выхватывал клочок потрескавшейся земли и упирался в темень. «Это абсурд, — думала я, — лошади давным-давно умерли».

— Эви! — крикнула я в поле.

Вернулась обратно, к дороге. Здесь всегда так тихо. Слишком тихо для того, чтобы забрести сюда случайно. Нашему молодежному центру потребуется реклама. Это нужно будет иметь в виду при распределении финансирования.

Дом молчаливо ждал, за давно гниющими деревянными стенами маячили комнаты. Ступив на подъездную дорожку, я оказалась прямо перед ним и остановилась.

— Эви? — крикнула я, и затем еще раз, уже из всех сил: — Эви!

Парадная дверь была заколочена по всей ширине. Я перешагнула через цветы и надавила на нее, сначала руками, затем всем своим весом. На руках у меня осталась отколупнувшаяся краска, но дверь не поддалась.

Оставалась кухня.

Следуя вдоль стен, я пробиралась по мокрой траве. Заднюю дверь к косяку прижимала петля висячего замка, но он весь проржавел и оказался сломан, поэтому легко разломился у меня в руках. Замок упал в траву, дверь распахнулась.

Есть такие вещи, забыть о которых не позволяет тело.

Как-то раз, ближе вечеру, к нам в комнату заглянул Отец. Я услышала, как в замке́ повернулся ключ. Отец пришел с улицы, от него пахло морозом. Лицо у него было румяным и счастливым.

— Девочки мои, — сказал он и погладил каждую из нас по голове.

В те дни он уже меньше разговаривал о Боге. Говорил о более скромных вещах. Сказал, что собирается устроить нам каникулы. Мы же никогда не летали на самолетах. Это следует исправить. Помним ли мы выходные в Блэкпуле? Каким бывало море по утрам? Я кивнула.

— У нас снова будут футболки. На этот раз совсем другие. У нас будет семь футболок.

«Шесть», — мысленно сказала я.

— Наша семья так много испытала, — продолжил он, и, когда я повернула голову, чтобы взглянуть на него, стоявшего у окна, лицом к скудному свету, я поняла: он действительно в это верит.

Я посмотрела на Эви, которая лежала напротив, — она качала головой, не отрывая глаз от моей кровати. Ее тело согнулось от ужаса.

Я проследила за ее взглядом. Вот оно: из-под матраса торчал уголок книги.