Эбигейл Дин - Девушка А

Наши «Мифы».

Отец обернулся к нам.

Он присел на мою кровать. Под тяжестью его тела матрас просел, и я скатилась к нему. Он запустил пальцы в мои волосы.

— Александра, — произнес он. — Куда бы нам поехать?

Я закрыла глаза и сказала:

— Я не знаю.

— Но ведь вы с Итаном знаете всю географию, разве нет?

— В Европу, — предложила Эви.

— Гляди-ка, вот Эви знает, куда бы ей хотелось. Тебе нужно подумать получше, Александра.

— Или в Америку, — снова вмешалась Эви. Глазами, мокрыми от страха, она старалась приковать его взгляд к себе и сама дрожала от своего мужества. — Там у них Дисней.

— Да. Тебе бы там понравилось, правда? — спросил Отец.

— Да, — ответила я.

Он вздохнул и поднялся.

— Девочки мои, — повторил он и нагнулся, чтобы меня поцеловать.

Не успели его губы коснуться моего лица, как я почувствовала, что он замер.

— А это еще что?

Он взял книгу за уголок и вытащил ее. Красочная обложка, золотистые страницы. Он раскрыл ее посередине и бездумно уставился в текст, как будто не в силах его понять. Выражение его лица менялось — шок перерастал в торжество. Это походило на какое-то безумие, как будто на него снизошло откровение, и я вспомнила Джолли на церковной кафедре. Но Джолли только притворялся безумным. С Отцом дело обстояло иначе.

— Все несчастья нашей семьи. И теперь мы знаем причину.

«Покончить с этим, — подумала я. — Побыстрее. Как это будет? Сможешь ли ты это выдержать? Выдержать с дерзостью. Есть ли это в тебе? В тебе, всегда стремящейся угодить».

Он обхватил мою шею ладонью. Поверх его рук я увидела, что Эви, вся напряженная, бьется в своих цепях. «Не смотри! — хотела я сказать. — Ты не сможешь этого забыть».

Эви такая маленькая. Такая хорошая. Мне вдруг стало очень важно, чтобы она не смотрела — одна из немногих оставшихся важными в тот миг вещей. Я старалась передать мысль взглядом, но это оказалось невозможным. Она все билась и билась.

— Ты хочешь умереть? — спросил Отец. — Умереть и попасть в ад?

Он швырнул меня обратно на матрас.

Притворяться стало незачем, и я расхохоталась:

— А где мы сейчас? Ну же, где, по-твоему, мы сейчас?

Он вышел из комнаты, весь дрожа. Считаные секунды, что оставались до его возвращения, я смотрела на Эви.

— Лекси, — взмолилась она.

— У тебя все будет хорошо, — произнесла я. — С тобой все будет нормально, Эви.

— Ох, Лекс!

— Ничего. Только пообещай мне, что ты не будешь смотреть.

— Я постараюсь.

— Нет, Эви!

— Хорошо. Обещаю.

— Вот и ладно.

Он вернулся, неся в руке какую-то штуковину. Что-то вроде деревянного бруска. «Это от распятия, — подумала я. — Со стены на кухне». Из «Лайфхауса». Он склонился надо мной и освободил мне руки — последняя нежность. Я подтянулась, чтобы оказаться с ним лицом к лицу.

— Господи, — сказал он. — Господи, я любил тебя.

Он ударил меня в живот, и что-то внутри сокрушилось, взорвалось, сместилось. Потом я почувствовала, будто мое тело вскрылось, ощутила немую уязвимость всех нервов, всех органов.

Вот и все.

После этого Эви перестала разговаривать, и я поняла, что скоро — даже совсем скоро — нам придется спасаться.

Холод и сырость. Пол проминался, оставшиеся куски линолеума сдвигались у меня под ногами. Я ступала по сорнякам и проросшей траве — кое-где в доме уже хозяйничали верещатники. Отовсюду слышался звук падающих капель. Луч фонарика сквозь темноту выхватывал наросты плесени, свисающие с потолка и достающие до поверхностей кухонной мебели, вернее, ее остатков: до плиты с кровавыми пятнами ржавчины, до холодильника, валяющегося на полу. Пылинки порхали в воздухе, оставаясь невидимыми до тех пор, пока их не настигал луч фонарика.

Из коридора выбежала крыса, я вильнула от нее, напугавшись до того, что даже не взвизгнула. Интересно, а может, и Эмерсон был крысой, а мы называли его мышкой лишь потому, что с мыслью о крысе стало бы страшно спать по ночам?

— Эви? — позвала я. — Отзовись, Эви?!

Я прошла мимо гостиной и направила свет фонарика на лестницу. Там было очень темно. Луч выхватывал первые несколько ступенек и растворялся в черноте. Я опустилась на колени, чтобы осмотреть лестницу. Первый слой древесины сгнил, обнажив то, что находилось снизу — мягкое, пожелтевшее и разлагающееся. Я вжалась стену, перенеся на нее большую часть своего веса. Тело сделалось твердым, и — ступенька — вдох — я двинулась наверх.

В комнатах надо мной скрипели половицы.

Вот и лестничная площадка, двери друг напротив друга.

Я остановилась на пороге комнаты Далилы и Гэбриела. За шумом воды слышался другой звук — бульканье. Дом выдавал свои тайны. Первая несчастная спаленка, темень в углах такая густая, что ей не страшен и фонарик. Со стен отслаивается краска. Ветер промчался по дому, и дверь качнулась, но я успела поймать ее прежде, чем она захлопнулась.

Сзади меня, на другом конце лестничной площадки, послышался какой-то шум. Сердце колотилось у меня в голове, руках, животе. Придерживая дверь, я обернулась и посмотрела в противоположную сторону коридора.

— Эви?

Дверь нашей спальни была закрыта.

Я пересекла лестничную площадку, стараясь не думать ни о чем и уверенная в том, что любое воспоминание способно материализоваться из ночной тьмы.

Я вытянула руку, ослепительно-белую в свете фонарика, и приоткрыла дверь спальни.

Я знала: в комнате что-то осталось. Кровати изъяли много лет назад в качестве улик; на стенах, возле которых они стояли, остались лишь белые следы. Территория превратилась в пустырь. Ковровое покрытие и стены истлели, обнажив плоть и скелет дома — белый гипсокартон и деревянные лаги под ногами. В том углу, где стояла кровать Эви, сгорбившись, неподвижно сидел кто-то жуткий и маленький. Когда луч фонарика настиг его, он вздрогнул. Я больше не боялась. Это была она, и она ждала меня.

— Эви, — сказала я.

— О, Лекс, — ответила она. — Я никогда не покидала этой комнаты, неужели ты до сих пор не поняла?

Я уехала из Англии осенью. В начале октября, высоко подняв воротник, я прошагала по Сохо до «Ромилли Таунхауз» и забрала оттуда свои вещи, которые служащие гостиницы, после того как я отправилась в Холлоуфилд, собрали в чемоданы и положили в комнату для хранения.

— Как провели время? — спросила меня администратор.

Я открыла было рот, чтобы ответить ей, но передумала. По тому, как она смотрела на меня, я поняла: она знала. В гостинице трудно сохранить тайну.

— Насыщенно, — ответила я.

— А что же теперь?

— А теперь, — сказала я, — свадьба.

К утру я оказалась в больнице — полулежала на койке, опираясь на подушки, среди жужжания аппаратов и болтовни медсестер. Это была не та больница, в которую меня привезли сразу после побега, но в первые неясные минуты я решила, будто это она. Вокруг стоял сладковатый лекарственный запах, который так успокаивал. Я вытянула руку к потолку и посмотрела на нее, убеждаясь — она не прикована. Доктор Кэй тоже посмотрела и кивнула.