Эбигейл Дин - Девушка А

Табличка «Продается» все еще висела на коттедже, который мне совсем не понравился; доктор Кэй недвусмысленно дала мне понять, что отныне мой дом будет здесь.

— Может, нам сфотографироваться? — предложила Мама, и мы все трое — я и мои новые родители — встали на крыльце, прижавшись друг к другу, не зная, улыбаться нам или нет.

— Я сделала несколько кадров, — сказала доктор Кэй.

Когда с фотографиями покончили, они втроем нырнули в дом. Я же стояла на пороге, как зачуханный вампир, ожидающий приглашения войти.

Весь сентябрь я только и делала, что читала и спала. Мертвым сном, без всяких, к счастью, снов. Солнце по утрам разливалось по одеялу, подсвечивало детские книжки, плакаты и мой диплом в рамочке. Я просыпалась, точно зная, где нахожусь. По субботам из поезда вываливались Кристофер и Оливия. Звонила Эдна — выясняла, где я нахожусь и в своем ли уме:

— Платить за комнату, которой не пользуешься, — это неэффективная денежная политика, — объяснила она.

Девлин присылала цветы и электронные письма. Ее сообщения походили на выдержки из топорного руководства по самопомощи:

«Ничего не стыдись. Подумай обо всем том дерьме, которое не получилось сделать, потому что было стыдно».

«К черту все это. Я все еще не вычеркнула тебя из зарплатной ведомости».

«Джейк о тебе спрашивал, так что идею выйти замуж за миллионера не стоит отбрасывать».

В ответ на это послание я запросила подробности наших осенних дел, она отправила мне и их.

Я обновляла почтовый ящик настолько часто, насколько у меня хватало выдержки, — ждала новостей от Билла. Всякий раз, когда я это делала, мне представлялось, как он сидит перед ноутбуком и тоже обновляет почтовый ящик — только ждет моих извинений.

Чтение, бег, мастурбации, ванны, еда. В возвращении домой крылась одна проблема — ты всегда возвращаешься к себе, той самой, которая жила здесь раньше. В наших с родителями разговорах мы не затрагивали серьезных тем. Говорили о погоде, разумеется. Лето, как всегда, должно было вот-вот закончиться. Мама расспрашивала меня об Оливии и Кристофере, о Девлин и бешеных клиентах из Нью-Йорка, о Джей Пи — с неприязнью. Я ходила вместе с ней в магазин, в газетный киоск. Несколько дней провела в хирургическом отделении, помогая ей с записями, — мы сидели на полу, спина к спине, обложившись бумагами.

— Я пришлю тебе счет, — шутила я.

Мы не разговаривали о Холлоуфилде. Мы не обсуждали свадьбу Итана.

Я осознала, что родители постарели, и в этом отчасти моя вина. Сообщения, оставленные без ответа, не говоря уже о звоноке от доктора Кэй в пять утра. Разве такие вещи не старят людей сильнее, чем года? Иногда, по ночам, я прислушивалась к их голосам, доносившимся из спальни, и знала: говорят они обо мне. Мешки у Папы под глазами набрякли, стали как два подбородка; еще у него появилась привычка ходить за мной по пятам из комнаты в комнату. Он мог задремать после обеда и вдруг вскочить, взбежать по лестнице на второй этаж и легонько постучать ко мне в дверь или примчаться с необъяснимой поспешностью в кухню, когда я завтракала там, и сконфуженно замереть надо мной.

— Ну чего ты волнуешься? — спрашивала я.

Но он лишь качал головой, не умея объяснить:

— Сам не знаю.

Однажды днем, когда немного потеплело, я набрала ведро воды и пошла в сад — мыть батут. Лучшего места для чтения было не придумать. Я смела все листья и принялась оттирать — сначала сетку, затем — пружины и ножки.

Батут выдерживал меня, если я просто лежала, но если бы я прыгнула, то приземлилась бы уже на бетон. Я принесла подушку и покрывало и читала там до тех пор, пока не опустились сумерки. Тогда-то Папа меня и нашел. Я смотрела, как он идет ко мне через сад. Медленно и осторожно. Заложив руки за спину. Дойдя, он улегся рядом со мной.

— Что ты делаешь?

— Валяюсь с тобой. Как книга?

— Хорошая.

— Ты помнишь, сколько времени мы здесь проводили?

— Еще бы!

— Я думал, ты загоняешь меня до смерти.

— Да брось! Тебе же нравилось.

— Да. Нравилось, конечно. Мы тогда думали, что…

Я отложила книгу и посмотрела на него.

— Лекс.

Я ждала, что Папа продолжит, но он просто лежал и смотрел, как качаются ветки.

— Ты можешь остаться, — произнес он наконец. — До конца года.

— Пап…

— Останься, Лекс. Не езди на эту свадьбу. Я серьезно. Если хочешь, оставайся и насовсем.

— Я не могу. Ты же знаешь.

На самом деле — могла бы. Холмы над нами были расшиты лоскутами — зелеными и золотыми, простеганы живыми изгородями и меловыми тропками.

Я могла представить себя здесь лет через десять, затем через двадцать — живущую в вечном детстве, которого у меня не было. Плакаты у меня в комнате со временем выцветут от солнца. Я буду все так же сладко спать по ночам в своей кровати с бортиками.

— К сожалению, мне нужно жить в реальном мире.

Он кивнул. Попробовать все равно стоило.

— Я тебе надоедаю. Я знаю.

— Никому ты не надоедаешь, пап, — заверила его я.

— Когда ты приехала к нам жить, мне стали сниться сны о тебе. В них ты всегда была такой маленькой. Мы с тобой встречались, как будто знали друг друга давным-давно, затем болтали — целую вечность. Иногда ходили вместе в магазин, иногда ты играла здесь, в саду — на батуте. Совсем крошка. Лет шести или семи. Задолго до того, как я познакомился с тобой наяву. Эти сны всегда начинались так хорошо. Но затем наступал момент, когда тебе пора было уходить, я как будто знал: это неизбежно. И еще я каким-то образом понимал, к чему именно тебе предстоит вернуться.

Он плакал. Я отвернулась. Папа не хотел бы, чтобы я это увидела, и потому прижал ладони к глазам.

— В эти моменты я всегда просыпался, — сказал он.

— Пап.

— Господи, Лекс, прости меня.

— Ничего. Все нормально.

— А когда просыпаешься — даже если очень постараешься, — когда просыпаешься, то уже не можешь вернуться назад.

Обязательным условием свободы стало мое согласие встречаться с доктором Кэй. Она сообщила, что подыскивает мне психотерапевта в Нью-Йорке, но на это нужно время. Это должен быть подходящий специалист. А до тех пор мы будем встречаться с ней один раз в неделю.

Беседовать.

Я не захотела ездить к ней в Лондон, но и мысль, что она будет приезжать к нам — отслеживать динамику и приветствовать Папу как старого хорошего друга, — тоже казалась невыносимой. В качестве компромисса мы выбрали кафе — в городе. Сервис там был так себе, мебель — абсолютно безвкусной, зато кофе — в этом мы согласились — просто отличным.

Она больше не утруждала себя любезностями. Неизменно приходила первой — сумочка на столе, тренч на свободном стуле. Заказ всегда сделан, и на моем месте стоит чашка. Она не поднималась, чтобы поприветствовать меня.