Эбигейл Дин - Девушка А

Ко мне прикрепили двух наставниц, девчонок из моего класса, и они ходили со мной на обед, составляли мне компанию на переменах. Они постоянно проверяли, есть ли у меня сосед по парте, те ли в моей сумке учебники и точно ли я знаю, в какой кабинет нужно идти. После первой учебной недели я уже не нуждалась в их помощи, и через некоторое время они отступили, позволив мне самостоятельно курсировать по коридорам. Остальные ученики тоже были ничего, но в болото вечерних текстовых сообщений, которые назавтра становились сплетнями, я не совалась. И в конце первого семестра я обнаружила, что меня не пригласили на весьма немалое количество вечеринок.

Дружба не давалась мне и здесь. Я присматривалась к ребятам на обеде и на переменах, пытаясь понять, в чем магия дружбы. Они так легко смеялись — даже глупо, я бы сказала — буквально над всем. Никто из них не был таким интересным, как Итан, или таким ярким, как Эви.

— Здесь нет никакой магии, Лекс, — говорила мне доктор Кэй. — Тебе просто нужно самой начать общаться.

Я представила, как подхожу бочком к столу, за которым сидят сверстники, и пристраиваю свой поднос между их подносами.

— А где ты до этого училась? — спрашивает кто-нибудь из них. Они уже задавали мне этот вопрос. Я ерзаю на стуле и говорю: — Ну…

Я подняла брови — доктор Кэй рассмеялась.

— Ну, вообще-то, мне самой это тоже никогда не давалось легко, — сказала она.

Но я не была несчастной. Каждый вечер, за ужином, родители бесконечно интересовались, как я провела день. А по ночам я разговаривала с Эви. Поначалу как будто она находилась здесь, рядом со мной, в моей новой чистой кровати. Потом прикладывала к уху телефон — так было легче поверить в эту игру. Никто в классе не смеялся, когда я отвечала на вопрос или читала вслух свое эссе. Обо мне говорили, что я странновата, но относились с терпением.

— Я не одинока, — говорила я доктору Кэй. И это была правда.

А однажды я съела Рождество.

Первый мой декабрь с Джеймсонами. Мы следовали всем семейным традициям. Примеряли неуверенно наши новые жизни. Мы пошли в город и выбрали елку — она пахла морозом и была слишком, сверх всякой меры высока для нашей гостиной.

— Она ни за что не влезет, — сказала я Маме, когда мы стояли около елочного базара и ждали, пока Папа рассчитается. Покупать такую елку казалось мне расточительством, и меня это очень беспокоило.

— Я бы так не волновалась. Это же повторяется каждый год, — попыталась успокоить меня Мама.

И, увидев, что я не перестала хмуриться, добавила:

— Мы потом еще посмеемся над этим, вот увидишь.

У меня появились личные рождественские вещи: диск с классическими рождественскими песнями, рождественский календарь и свитер с пингвинами. Несмотря на мой скептицизм, появился у меня и носок.

— Санта-Клауса нет, — заявила я.

— Ну да, — ответил Папа. — Но подарки-то есть.

Сочельник мы провели, заканчивая разные приготовления. Я заворачивала подарки черепашьим темпом, придирчиво оглядывая каждую деталь.

— Необязательно делать их безупречными, Лекс, — сказала Мама.

Но я решила, что обязательно.

С кухни доносились рождественские песни. Мама пекла так неистово, что каждые полчаса духовка пикала, сигнализируя о новом запахе. Мы с Папой вызывались для странных поручений: нарядить имбирных человечков, пересчитать сыры.

К ночи вкусными запахами пропитался весь дом. Я лежала в кровати, разгоряченная приятными хлопотами прошедшего дня, и перебирала в памяти все, что мы сделали: волнистую корочку мясных пирогов, образ каждого имбирного человечка, бочонок заварного крема с ванилью. В желудке у меня образовался вихрь, поднятый призраками голодного прошлого.

Я подняла руки над головой. Свобода.

Сначала на лестницу, затем в кухню. Из темноты выступал холодильник — набитый битком. «Что-нибудь одно, — подумала я. — Что-то маленькое».

Я дотянулась до тарелки с сырами, которая стояла на верхней полке, стащила ее и поставила на столешницу. Развернула первый бумажный сверточек и откусила кусочек конте. Руки тряслись. Вкус разлился по языку. А мои пальцы уже теребили следующую обертку.

«Пожалуйста, — подумала я, — хватит».

Но куда там. Я ела все быстрее, а голод требовал чего-то новенького. В первом шкафчике, который я открыла, обнаружился рождественский торт, уложенный в специальную праздничную форму. Так, что там еще — имбирные человечки лежали рядом, их я тоже взяла.

Минут пятнадцать я пировала в темноте.

Оголодавший рождественский дух, объедающийся за семейным столом. Еда была у меня на подбородке и под ногтями. Тупой беспомощный ужас сковал мои конечности, придавил к столу. К тому моменту, когда родители появились на пороге, я уже раздумывала, каким же блюдом продолжить свой абсурдный пир: пухлой розовой индейкой или коньячным маслом, стоявшим в дверце холодильника.

Когда на кухне вспыхнул свет, я увидела, как все это выглядело. От торта осталась кучка фруктов. Имбирные человечки расчленены. Сыр — размазан по столу. Холодильник гудит — я не закрыла дверцу.

Я сглотнула.

— Простите меня. Я не хотела.

— Господи, — проговорила Мама. — Все должно было пройти идеально.

В ее лице промелькнуло нечто такое, чего я не видела уже целую вечность. Оно проявилось складками — возле рта и между бровями. Папа тоже это заметил — и схватил ее за руку так, что она взвизгнула.

— Не могла бы ты… — сказал он, и Мама повернулась к нему. Папа что-то сказал ей — очень тихо, и я ничего не расслышала. Руку ее он так и не выпустил. Когда она снова повернулась ко мне, жуткая гримаса исчезла, осталось только недоверчивое изумление. Она как будто собиралась засмеяться.

— А мы-то думали, что ты будешь искать подарки, — произнесла Мама и, вместо того чтобы рассмеяться, уткнулась Папе в грудь и заплакала.

Дни тянулись, а недели летели.

Когда я разговаривала с Итаном в последний раз, он был немногословен и совсем не интересовался тем, что со мной происходит.

— Ты не поверишь, на какие вопросы мне приходится отвечать эти две недели.

Я сидела у себя в спальне, в руках — книга, и я открыла ее.

— Ну и какие же?

— Как именно мы хотели бы, чтобы нас объявили. Шампанское нам подавать до или после конфетти.

Я нашла то место в книге, на котором остановилась. На стекле появились крапинки дождя, и Мама внизу собирала развешенное белье. Затишье пасмурного воскресенья.

— Как раскладывать, — продолжал он, — эти чертовы столовые приборы. — Он сделал паузу. — Ты ведь приедешь?

— Надеюсь, — ответила я.

Все уже было готово. Мне ясно представлялось это путешествие: поездом до Лондона и самолетом до Афин, затем еще один самолет, поменьше, и вот машина привозит меня к розовой вилле в пятидесяти метрах от моря. И спустя какое-то время — Итан в конце прохода между рядами, он рад меня видеть.