Эбигейл Дин - Девушка А

— Для меня очень важно, чтобы ты приехала.

— Я же сказала — я надеюсь.

День перед отъездом я провела у себя в спальне, потроша содержимое своего детства и заполняя ошметками мусорку. Письма и подарки после нашего избавления присылали еще долго. Они продолжали приходить и когда меня уже выписали из больницы. Медсестры пересылали их к нам домой, снабжая порой ироничными сопроводительными записками. Метровый плюшевый мишка: «Мы не уверены, что он подходит тебе по возрасту»; мрачная реплика с фотографии на пляже в Блэкпуле, раскрашенная вручную: «Мы подумали, что это может тебя рассмешить»; бутылка шампанского: «И о чем только люди думали».

В тот первый год иметь собственные вещи оказалось ново для меня. Мою кровать осаждали плюшевые игрушки для детей лет пяти-шести. В углу комнаты я соорудила нечто вроде алтаря для подарков, который я могла инспектировать каждый день: подержать в руках и порассматривать — футболку, мячик, книгу, — и положить обратно, на то же самое место. Открытки я расставляла на подоконнике между стеклом и краем на строго определенном расстоянии. «Дорогая девочка А…»

Даже когда я осознала, насколько это все абсурдно — ведь ребята из моей школы сами выбирали себе вещи, а не полагались на проявления нездорового обожания со стороны незнакомцев, — просто взять и выбросить все это у меня не поднималась рука. Сейчас, разбирая то, что осталось, я вся сжималась от неловкости. Эти подарки походили на сюрпризы из хлопушек — такие же нежеланные и странноватые. Книги с картинками, настольные игры, в которых не доставало деталей, письма, авторы которых выражали множество мыслей и молились за меня, не имея понятия о том, какова была потеря. Имелось среди них одно письмо, которого я ждала; получив его тогда, я забралась в кровать и уселась поудобнее, скрестив ноги. Мне хотелось прочесть его, смакуя каждое слово.

«Дорогая Лекс , — писалось в том письме, — мне потребовалось время, чтобы выразить словами все то, что я хотела бы тебе сказать. Возможно, ты меня не помнишь. Я учила тебя в начальной школе на Джаспер-стрит в тот год, когда тебе было девять — десять лет. Обстановка внутри вашей семьи очень сильно беспокоила меня тогда. Полагаю, я надеялась, будто учебы и книг окажется достаточно, чтобы не дать тебе пойти ко дну, — мнение молодой наивной учительницы, которая не осознавала: эта проблема ей не по зубам. О том, что, несмотря на свои опасения, я так ничего и не предприняла, я сожалела много лет — и до того, как узнала о случившемся с вами, и после. Мне глубоко жаль, что я так мало пыталась помочь тебе. Я буду вспоминать об этом всю оставшуюся жизнь. Я желаю тебе всего самого наилучшего, Лекс, и, хоть книги и не в силах защитить от всего, я надеюсь, ты все так же их читаешь ».

Это была мисс Глэйд — вскинула руку в противоположном конце оживленного коридора. Я снова перечитала письмо и положила его в черный мешок.

Последний ужин. Днем Папа куда-то исчез, а потом вернулся, высоко держа две одинаковые бутылки красного вина.

— Твое любимое, если не ошибаюсь, — сообщил он.

Я не узнала этикетку, но кивнула и достала из ящика штопор.

— За Лекс, которая всегда возвращается.

Мы втроем выпили и сели за стол. За все то время, что я провела здесь, мы впервые чувствовали себя неловко, и, чтобы скрыть это, я не переставала пить.

— Надо было приготовить больше овощей, да? — спросила Мама.

— Все отлично, — ответила я.

— Как продвигается уборка?

— Еще несколько мешков. Я оставлю их в спальне. Там стало намного больше места. Можете как-то использовать его.

— Уж как приходили эти посылки, — сказала Мама. — В самом начале я думала, это никогда не прекратится.

Она посмотрела на Папу.

— Доктор Кэй хотела, чтобы мы их выбрасывали, помнишь?

— Помню, — ответил он.

— Но я не видела в них вреда. За исключением разве что пчел.

Та история стала первой в нашем семейном фольклоре. Большую прямоугольную коробку принесли во время завтрака. Почтальон держал ее перед собой как подношение; он поставил ее на порог. «Обращаться с осторожностью, — гласила надпись на ней. — Пакетные пчелы».

— В жизни не видел ничего подобного, — сказал почтальон и ретировался.

Мы трое стояли у парадной двери и разглядывали коробку. В пижамах и сосредоточенные, как саперы. К пчелам прилагалась сопроводительная записка, написанная от руки и на полном серьезе, — с пожеланием мне здоровья и следующим выводом: «Мы обнаружили, что пчеловодство оказывает превосходный терапевтический эффект».

— Терапевтический, — повторил Папа, снова смеясь.

Посылку тогда забрал местный пчеловод. Он оказался очень благодарен нам за то, что мы о нем вспомнили.

Мы ели до тех пор, пока вилки не зазвенели, соприкоснувшись с китайским фарфором.

— Есть кое-что, о чем я должен сказать, — нарушил тишину Папа.

Он поставил руки локтями на стол, ладонями кверху, как будто собирался прочитать застольную молитву. Я взяла его за одну руку, Мама — за другую.

— Мы очень переживаем по поводу этой свадьбы, Лекс.

Снова решили вмешаться. Я выпустила его руку и вернулась к еде.

— Для тебя плохо встречаться с ними, Лекс, — сказала Мама. — Разве доктор Кэй тебе этого не говорила? Мы просто… мы хотим, чтобы ты вернулась в Нью-Йорк. К работе — спокойно и с радостью. Ты ничего не должна Итану.

— Это свадьба. Семейный праздник.

Мама посмотрела на Папу, а Папа посмотрел на меня.

— А что говорит доктор Кэй? — спросил он.

Все то же доверие между ними, выкованное в больничных коридорах, в комнатах без окон.

— Ее это не беспокоит, — сказала я.

— Ну, тогда… — Родители смотрели в свои тарелки, как будто до сих пор ждали добавки.

— Если хотите знать — я еду не одна.

Мы с Оливией вылетали ранним утром, в середине недели. Мы вяло слонялись по аэропорту между магазинами WHSmith и Boots и, скучая, таращили глаза на вещи, которые так и не купили. Примеряли темные очки. Замаскировать мой возраст в этот утренний час оказалось не под силу ни одним.

— Шампанское?

— Непременно.

Мы зашли в один из этих неприятных белых баров, какие обычно располагаются посреди зала вылета. Несколько давно почивших лобстеров томились на льду.

— Ты видела, что у Джей Пи родился ребенок? — спросила я.

В ленте мне попалась фотография Джей Пи с белым свертком на руках. Мама и малыш чувствовали себя хорошо. Они назвали ребенка Аттикус — увидев это, я, даже будучи наедине с собой, закатила глаза.

— Мне кажется, мило, — сказала Оливия.

— Надеюсь, он будет сложным ребенком. Нормальным — ничего такого, но просто сложным.

— Яростным, — подхватила Оливия.

— Чертовски пылким, если уж честно, — заключила я.