Сергей Изуграфов - Смерть на Кикладах. Сборник детективов №1

– Тесты, которые мы провели, показывают, что это золото было получено в результате химического процесса более двухсот лет назад, – выпрямившись, заявил профессор. – При этом оно сперва было выплавлено, а потом раздроблено, измельчено и перетерто в песок. По атомам других металлов и веществ, оставивших свой след, мы даже можем сказать, какие именно использовались тигли и скребки, состав их материалов, а также изначальный состав расплавленного вещества. Олово, свинец, ртуть. И не поддающийся, как всегда, идентификации ключевой элемент – вот на этой диаграмме в точках экстремума видно его присутствие на атомном уровне.

– И что все это значит? – поинтересовался озадаченный заместитель начальника Бюро Интерпола, взяв в руки пачку листов с результатами.

– Это значит, дорогой Виктор, – ответил профессор, победно блестя очками, – это значит, что перед нами – герметическое золото! Mon cher ami , 14 14 «Мой дорогой друг» – фр. (прим. автора) это же очевидно! Это золото двести лет назад получил какой-то ученый в результате трансмутации металлов! Покажите мне фото, где вы его нашли! – обратился он к Алексу.

Тот разложил по столу фотографии восьмого номера с его скудной обстановкой. Фотографий было много, в разных ракурсах, инспектор Антонидис отнесся к задаче с большим рвением.

– Что это? – спросил вдруг профессор неожиданно осипшим голосом, тыча пальцем в фото, на котором Алекс узнал тот самый грубый деревянный стол с глиняной посудой и два колченогих табурета.

– Это обстановка номера, мне тоже она показалась несколько странной, если честно, – признался Алекс.

– Странной? Странной, mon ami ? Аu contraire ! 15 15 «Наоборот!» – фр. (прим. автора) Как раз ничего странного!..

Ученый, что-то бормоча себе под нос об истинном служении, вдруг вскочил с места и начал что-то лихорадочно искать на полках, продолжая бормотать: «Ну где же он, он был где-то здесь… Ага! Вот он!»

Профессор положил на специальную подставку для фолиантов огромный богато иллюстрированный атлас.

– Вот, смотрите, N’est-ce pas etonnant ? 16 16 «Разве это не удивительно?» – фр. (прим. автора) – и надев специальные перчатки из тонкой материи, открыл фолиант на странице, заголовок которой гласил «Жилище истинного адепта алхимии».

На гравюре под заголовком Алекс, к своему удивлению, увидел такой же грубо сколоченный стол, те же кривые стулья, глиняную посуду, какие-то лавки и заставленный колбами и ретортами рабочий стол алхимика.

– Перед нами парижское издание «Герметического Иллюстрированного Атласа» тысяча четыреста двадцатого года! – торжественно огласил профессор. – На сегодня осталось всего два экземпляра: у меня и в библиотеке Конгресса. Это не наводит вас на размышления, мои молодые друзья? Кто вообще жил в том номере?

– Жили старики по фамилии Файер, – ответил Виктор Манн, опередив своего друга.

– Файер… Файер… – словно пытаясь вспомнить, со вздохом пробормотал ученый. – Увы, нет. Ничего мне не говорит! – Он взял в руки увесистый фолиант и, разочарованно качая головой, осторожно понес его обратно на полку.

– Да, Файер, – подтвердил Алекс. – Николас и Перренель Файер.

Раздавшийся через мгновенье жуткий грохот заставил Алекса и Виктора подскочить в своих креслах, но академик, не обращая никакого внимания на ценную книгу, выпавшую из его внезапно ослабевших рук, повернулся к ним и тихо спросил:

– Что?! Что вы только что сказали?..

Делай добро, и от плода трудов твоих, который дает тебе Бог, давай всем бедным просто, нимало не сомневаясь, кому даешь. Всем давай, потому что Бог хочет, чтобы всем было даруемо из Его даров. Берущие отдадут отчет Богу, почему и на что брали. Берущие по нужде не будут осуждены, а берущие притворно подвергнутся суду. Дающий же не будет виноват; ибо он исполнил служение, какое получил от Бога, не разбирая, кому дать и кому не давать…

Мелкий косой дождик, то усиливаясь, то затихая под порывами весеннего ветра, уже третий день смывал и все никак не мог смыть пыль и привычную грязь с неровных каменных мостовых ремесленного квартала, наполняя водостоки мутными бурлящими потоками, что несли всякий сор в сточные канавы, а оттуда – в Сену.

Редкие прохожие этого часа кутались в плащи, широкополые шляпы и капоты, старались выше поднимать ноги, переходя через улицу, залитую водой и черной вязкой жижей. Влажные черепичные крыши блестели под лучами изредка проглядывавшего слабого солнца, трубы из потемневшего от времени кирпича исправно дымили, стены домов в мокрых разводах были серыми и грязными.

На перекрестке улицы Экривен 17 17 «писцов» – фр. (прим. автора) с улицей Мариво было так же мокро, темно и безрадостно, как и во всем остальном квартале.

Утренний дозор на башне Шатле протрубил около часа назад, возвещая начало нового дня.

Темный внушительный силуэт старой романской церкви Сен-Жак-де-ла-Бушери, построенной в честь Святого Иакова на деньги гильдии мясников, был заметен издалека. От этой церкви начинался путь паломников в Испанию, к Сантьяго-де-Компостелла, где хранились мощи святого апостола. Но в промозглой и сырой пустоте весеннего утра, сотканного из запахов сырости, свежеиспеченного хлеба и нечистот, что хозяева окрестных домов, недолго думая, выливали по утрам прямо из окон на улицу, ничуть не заботясь о прохожих, висела какая-то недосказанность, ожидание события, которое вот-вот должно было произойти. Шел тысяча четыреста тринадцатый год от Рождества Христова.

За последние несколько лет, несмотря на усилившиеся налоговые поборы на войну с Англией, чуму, что приходила каждый четвертый год и собирала свою мрачную обильную жатву, суровые холодные зимы и неурожаи, обнищание и разорение парижских ремесленников, – жизнь все равно брала свое.

Все правобережье старого Парижа от моста Менял превратилось в огромный рынок: в Сен-Жан-ан-Грев торговали сеном, в Веннери – овсом, на улице Ферр – галантереей, у причала Сен-Жермен и на Гревской площади – дровами и древесным углём, на улицах Мортельри и Бушери – строительным лесом, на улице Гранд-Бушери – мясом, на улице Мариво – проволокой и гвоздями, на улице Сен-Дени – бакалеей, конской упряжью и лекарствами, у Пьер-о-Ле – молочными продуктами, у парижских ворот – горшками. Ремесленники правого берега производили сукно и текстиль, кожи и башмаки, сундуки и лари.

Здесь же, у церкви Сен-Жак жили писцы – немногочисленное и самое бедное сословие ремесленников. Получив предварительное разрешение от кюре местного прихода, они пристраивали у стен церкви свои крошечные деревянные хибарки, которые с трудом, только-только, вмещали небольшой столик или конторку и их самих, а просители были вынуждены общаться с писцами через окошко, поскольку для клиентов места в такой «конторе» уже не оставалось.